Белые витязи

Осторожно крадётся Зеленков, прислушиваясь к дыханию противника.

   — Кря-кря! — раздаётся в тиши — толпа теперь напряжённо молчит. Кошлаков кидается по слуху, но Зеленков уже отошёл, и удары плетью сыплются по воздуху. А за самой спиной опять трещат щепочки — «кря-кря!». Новая попытка и новая неудача. Зеленков ходит, осторожно поднимая ноги и едва ими переступая, боясь зацепить за верёвку противника. Но, не видя ничего с завязанными глазами, он подходит чуть не вплотную к Кошлакову и слушает у самой спины партнёра, Кошлаков затаил дыхание. В толпе лёгкий смех; шиканье водворяет тишину. «Кря-кря», — робко, неуверенно и несмело крякает Зеленков, Кошлаков обрушивается на него всей тяжестью, оба падают и начинается потасовка. Из толпы подбегают казаки и развязывают обоим глаза. В толпе идут долго разговоры про игру.

   — Слух надо особенный — дыхание слушать и соображать.

   — Мешают! Толпа-то — тыща человек! Где же услыхать-то.

   — У кого уши хороши, услышит.

   — Так это надо лошадиные ухи-то иметь.

   — Ну, сказал тоже! И лошадь в такой толпе не разберёт!

   — Ну-ка, братцы, песню новую!

   — Г ей, кто песни играет, выходи — его благородие заводить будет.

Живо появились песенники и стали в круг около сотника.

   — Ну, слушайте, ребятеж, и запоминайте — новая. — И сотник нежным тенорком запел:

На границе мы стояли,Не думали ни о чём,Только думали, гадали Приубраться хорошо;Приубраться, приодеться,На границе погулять.Вдруг последовал указ:Во поход скоро идтить,За Неман, за реку.Как за Неманом-рекою Француз бережком владел,Француз воин, француз храбрый,А теперь — несчастный стал!..

И как ни в чём не бывало под тёплым июньским солнцем раздалась казачья песня, новосложённая, применённая к новым обстоятельствам. И никто из этих высоких чубастых людей и не думал, что там за лесочком, что чуть синеет вдали, растянулась цепь аванпостов, что блещут там копья казачьи и нет-нет пронесётся протяжное «Слушай...» А за этой цепью идёт пустое, мёртвое пространство и что там такое за ним, за той деревенькой, что чернеет на косогоре, за блестящим изгибом реки...

Знают это одни только казачьи партии, что днём и ночью рыщут вблизи неприятеля, что не раз видали роскошно одетого короля неаполитанского с блестящей свитой, в числе которой были мамелюк и арап, проносящегося вдоль французских аванпостов.

И какое дело теперь казакам, что генерал Заиончковский сводит кавалерию польскую к берегу, что быстро готовят понтоны и мосты, вот-вот наведут, что не сегодня-завтра обрушится двухсотсорокатысячная армия Наполеона на русских и первым, кто примет её удары, кто прольёт свою кровь, будут они, казаки.

Им и горя мало, и весело звучит казацкая песня, переходя из напева в напевы.

Вдруг песня оборвалась, остановилась.

   — Кто это едет? — спросил молодой хорунжий, приглядываясь вдаль по дороге.

   — С аванпостов, верно, кто, ваше благородие.

   — Аванпосты там, а едут оттуда — у, дура-голова!

   — Тогда, може, и на аванпосты, — не смутился казак.

   — Будто бы нашего атаманского полку.

   — Атаманец и есть, — поддержал зоркий сотник, Балабин, начальник атаманских охотников.

   — Куда бы ехать? В передовой цепи у нас Ребриков и Карпов, а это наш.

   — Ваше благородие, да ведь это хорунжий Коньков.

   — Бреши! — строго остановил Балабин. — Коньков-то, почитай, третий месяц, как помер.

   — Ну как же, ваше благородие, и конь их, Ахмет. Ужли я коня не узнаю...

   — Похож, Иван Степанович.

Всадники нажали шенкелями, привстали на стременах, и через минуту Коньков слезал уже с лошади и обнимался с товарищами.

   — Ты жив?

   — Жив, братцы мои, жив! Что перенёс на России, того и в турецком плену не испытаешь.

   — Ну, рассказывай!

   — После. А теперь скажите мне, где атаман?

   — В Гродно.

   — Надо сейчас ехать являться к нему.

   — Да зачем? Отдохни с нами. Новую песню послушай.

   — Эх, братцы! Не до песен мне теперь! Жутко, во как жутко идти до атамана.

   — Он не примет.

   — Аль не в духе?!

   — Да кто же его разберёт! Вчера каргинский полк смотрел, уж и пушил, пушил его, я думал, полк отнимет. Нет — отошёл.

   — За чего же его так? Худой вид, что ли, у полка?

   — Вид? Нет, вид как вид — ни худо, ни хорошо. Обыкновенный полк, да и только, а сам-то Каргин, сам понимаешь, «письменный» человек — ну, и не того, не так чтобы гладко командовал. А лавой недурно даже ходили.

   — Ну, чего же больше! Однако прощайте, братцы, во как хочу развязаться с атаманом.

   — Ну, с Богом!

Коньков тронул лошадь и со своим казаком поехал дальше по пыльной дороге.

   — Фу-у, да и похудел же наш хорунжий, истосковался, бедняга! — сказал атаманский урядник ему вслед.

   — А ты думаешь, лёгкое дело три месяца мёртвым быть да воскреснуть! Тоже без пищи!

Урядник только сплюнул на сторону и ничего не сказал глупому казаку.