Белый Бушлат

Пока в течение трех суток свирепствовал шторм, нам была предоставлена привилегия разместиться в жилой палубе(в иные времена находящейся под запретом) и там нам разрешалось раскладывать свои бушлаты и спать утром после восьми часов, проведенных ночью под открытым небом. Но привилегия эта была крайне жалкая. Не говоря уже о промокших бушлатах, служивших нам одеялами, брызги, врывавшиеся сквозь люки, все время обдавали доски палубы, между тем как, если бы нам разрешено было использовать подвесные койки, мы спали бы сухие, не обращая внимания на этот потоп. Мы старались устроиться потеплей и поудобней путем самой тесной укладки, так чтобы от нас пошло хоть немножечко пару, поскольку камина здесь не было. Быть может, вам приходилось видеть, как складывают трупы, предназначенные для иллюстрации зимних лекций какого-нибудь профессора хирургии? Вот так лежали и мы — носок к каблуку, лицо к спине, плотно прилаженные друг к другу, ляжка к ляжке, коленка под коленку. Влага в наших бушлатах от столь плотной укладки начинала понемногу испаряться. Но все это было похоже на то, как если бы вас поливали кипятком, чтобы не дать вам замерзнуть, или как если бы вас завернули в мокрые простыни в водолечебнице.

Сохранить такую позу сколько-нибудь продолжительное время, не переворачиваясь на другой бок, невозможно. Три или четыре раза за эти четыре часа мокрое забытье мое нарушал крик крайнего из нашего ряда: «Эй, сони, к повороту 'товсь!» [126]

. Шаркнув обеими ногами, мы совершали поворот все вдруг и оказывались лицом уже не к бушприту, а к гакаборту. Но как бы вы ни вертелись, вам все равно приходилось упираться носом в одну из распаренных спин по ту или другую сторону от вас. Мало утешения было в том, что запах у них был различный.

Но почему не дать матросам, после того как они восемь штормовых часов проторчали ночью на палубе, скромной возможности провести на следующий день четыре часа в сухой постели? В чем тут дело? Коммодор, командир, старший офицер, священник, ревизор и десятки других могут спать всю ночь напролет, как если бы они ночевали в гостинице на берегу. А в распоряжении лейтенантов имеются койки, в которые они могут нырнуть в любое время, да кроме того, поскольку на вахте стоит лишь один из них, а их много, на мостике им приходится быть всего четыре часа из двенадцати, а то и того меньше. Между тем как для людей

отношение это все время четыре к четырем.

Из-за чего все же простому матросу приходится терпеть такую несправедливость? Казалось бы, чего проще разрешить ему использовать свою койку днем? Но нет, это вносило бы диссонанс в распорядок дня на военном корабле. Вся живописность верхней палубы была бы нарушена, если бы койки не торчали из сеток от подъема до отбоя. Но главная причина — причина, санкционирующая множество злоупотреблений на этом свете, — это то, что так всегда было. Слыханное ли дело, чтобы матросы спали в койках в дневное время, даже после того, как в штормовую ночь провели восемь часов на палубе? Хотя, к великой чести некоторых командиров будь сказано, — случаи эти в военном флоте засвидетельствованы, — на широте мыса Горн они все же разрешали ночной вахте выспаться утром в койках. Небо, щедро вознагради этих мягкосердечных офицеров, и пусть как они, так и потомки их — на суше и на море — всю жизнь видят одни только приятные сны, и да будет им вечность сладостной сиестой без сновидений!

По таким вопросам, как те, что затронуты в настоящей главе, настоятельно требуется особое распоряжение Конгресса. Минимум гигиены и удобств — в той мере, в какой они достижимы в данных условиях, — должен быть гарантирован матросу законом, а не зависеть от доброй или злой воли командира корабля.

XXII

Большая стирка и генеральная приборка на военном корабле

Кроме всех прочих огорчений, доставляемых вам вашей койкой, ее еще приходится содержать в снежной белизне — кто не наблюдал длинные ряды безупречно чистых коек в сетках фрегата, где они проветриваются целый день?

Корабельным расписанием предусмотрено время для их стирки; происходит она утром, и такие утра называются утрами скребки коек; и отчаянной же бывает эта скребка!

Дело начинается еще до рассвета. Вызывают всю команду, и она приступает к работе. Все палубы от носа до кормы покрываются койками, и считайте себя счастливым, если вам удалось отвоевать себе достаточно места, чтобы расстелить ее как следует. Пятьсот человек стоят на коленях и неистово трут свои ложа щетками и голиками [127], толкаясь, оттесняя друг друга и переругиваясь из-за того, что кто-то захватил чужую мыльную воду — пустая претензия, когда все ревизорское мыло ушло на создание некой общей массы пены.