Белый эскимос

Аллаев поясняет, что не может позволить мне остаться, и если мы тотчас не покинем остров, то он вынужден будет отправить меня к губернатору в Уэлен. Но поскольку такая мера может только продлить мое пребывание здесь и увеличить шансы, то я сообщаю ему о своем намерении совершить поездку вокруг Чукотского полуострова. Меня сопровождают в поселок чукчей, где уже поджидает упряжка, запряженная дюжиной собак. Я едва успеваю разглядеть кипевшую вокруг меня жизнь. Становится понятно, что находишься среди людей отчужденных, а не в среде счастливых, шумных эскимосов. Случайные прохожие, судя по выражению их лиц, видимо, сочли меня опасным арестантом – на их лицах не промелькнуло и тени улыбки. Вид этих людей был примитивный, вымирающий. Полураздетые женщины медленно появлялись из больших куполообразных шатров, построенных из моржовых шкур, пытаясь с любопытством разглядеть животное, которое скоро будет доставлено губернатору; им уже не в диковинку наблюдать, как из этих краев вывозят людей, больше никогда не возвращающихся обратно. Мои сани окружают грязно одетые ребятишки.

Возница погоняет собак, время от времени просовывая между их боками тяжелый, специально изготовленный гарпун с гвоздем на конце. Вначале они от сильной боли застывают на месте, а затем с жалким воем на несколько минут набирают скорость. Как ни тоскливо было глядеть на старомодный хлыст, я счел свое вмешательство неуместным, поскольку человек этот был моим тюремщиком и держал в своих руках все мои документы. Кроме того, у нас даже не было возможности друг с другом объясниться. Ближе к вечеру погода прояснилась, и мы при золоте вечернего солнца, покрытые грязью с головы до ног, наконец добрались до места.

Уэлен был расположен на красивом перешейке, на котором выпуклые яранги были нанизаны, словно бусы на веревке. Посреди этих примитивных, но все же живописных жилищ из моржовых шкур возвышалась большая резиденция губернатора, сама по себе не без вкуса, но излишне самоуверенная и вызывающая. У входа в яранги стояли женщины, одетые в забавные «меховые комбинации» из оленьих шкур, из которых, как правило, торчала одна рука, полностью обнажая бок. Спустя короткое время после нашего прибытия появился русский, с ног до головы укутанный в тюленьи меха, и на превосходном английском представился нам как Петр Косыгин, «коммерсант и переводчик». Своей великой властью он, спасая меня от любопытной толпы, берет мои документы из рук погонщика и ведет меня в правительственное здание, где будет решаться моя судьба. По пути, в огромной спешке, пытаюсь пояснить, кто я такой и что мне здесь нужно.

«Экспедиция датская» – вот все, что мне удалось понять из красноречивого представления меня губернатору, некоему Николаю Лосеву[10], одетому в старый дырявый свитер; его личность показалась мне такой же бесформенной, как и одежда. Николай Лосев сразу же произвел впечатление добросердечного и доброжелательного человека, но как только узнал, о чем идет речь, тут же поник лицом. Меня представили присутствующим официальным лицам: недавно прибывшему из Ленинграда начальнику отдела милиции Василию Дмитриевичу Кузьмину; финансовому инспектору Чукотского полуострова Петру Бодрову; участковому милиционеру Максиму Пенкину – великану с его великанским терпением, светившимся через его улыбку. Вот начальник милиции взял в руки все мои документы – выданный в Монреале паспорт, письмо с верительными грамотами от датской миссии в Вашингтоне, письмо из датского консульства в Сиэтле и пояснительную записку от министра внутренних дел США, в которой подчеркивается научная цель экспедиции. Затем начинаются переговоры.

И напрасно губернатор чешет свой затылок, исчезает, затем возвращается, затем снова выбегает из помещения, каждый раз натыкаясь на реальность, которую он никак не может обойти, а именно тот факт, что у меня нет паспорта, выданного правительством в Москве. Согласно инструкциям, вещь совершенно непоправимая. Мне сообщают, что такое большое скопление участников переговоров вызвано необходимостью, возникшей по причине напряженной мировой обстановки. Губернатор мечется, похоже, он занят раздумьями о нелегком пути, который пришлось мне проделать, чтобы добраться из Эмматауна в Уэлен.

– Вы голодны?

– Как сибирская собака!

Он исчезает на кухне и тотчас возвращается за мной. Две улыбающиеся молодые русские девушки снуют вокруг, хлопочут над едой. Когда они проходят мимо, я едва успеваю разглядеть их особую красоту, ослепительную белую кожу, глаза, обрамленные густыми черными ресницами, в которых, похоже, застыла вся мировая скорбь. И вот мы уже входим в столовую, губернатор садится рядом со мной за стол, затем появляются женщины. Одна из них – его жена, другая – молодая учительница из Иркутска. Несмотря на мои попытки общения сразу на трех языках, разговор так и остается безнадежным. Мы энергично принимаемся за еду: подают какао и хлеб с горячим вареньем, и я набрасываюсь на это блюдо так, как эскимос на мясо.