Белый хрен в конопляном поле

Бонжурское войско было не первым, взявшим Чизбург в осаду. Всякий уважающий себя полководец пытал военное счастье под этими грозными стенами. И всегда находились отчаянные головы, готовые на спор или ради дамы сердца добыть там букет цветов. Чаще всего это делали ночью, и тогда осажденным приходилось стрелять на звук; но были и такие отважные рыцари, что ходили за благоуханной добычей в сумерки, отчего риск получить стрелу в согнутую спину резко возрастал. Латы же, понятное дело, снимали, иначе никакого интереса не было и подвига не получалось. Хотя для доброго арбалетного болта с такого расстояния, да еще сверху — и латы не помеха.

Ясным же днем на такой дерзкий набег никто не решался.

Цветы особенно хорошо растут там, где почва полита кровью.

Все ожидали, что девчонка заголосит: «Дяденька рыцарь, не надо!» — и побежит догонять и возвращать внезапного кавалера, но Алатиэль стояла, гордо вскинув голову, как настоящая королева, принимающая вассальную присягу. Полковые бабы сердца даже отступили от нее на несколько шагов.

— Вот сучка! — воскликнула повариха матушка Мандраж, которая по возрасту из прекрасных баб уже выбыла, зато умела готовить настоящий уклонинский борщ с ромом.

Алатиэль не удостоила ее даже поворотом головы.

Ничто не отразилось на ее белом лице даже в тот миг, когда после томительного ожидания, показавшегося бесконечным, вернулся запыхавшийся капитан. В огромном кулаке он сжимал бледный букетик.

Стремглав опустился перед Алатиэлью на одно колено и, склонив лохматую голову, протянул ей подснежники.

Девчонка приняла рыцарский дар, удостоив дарителя легкой улыбкой. Букетик она пристроила себе на грудь, а потом, наклонившись, начала отрывать от платья расшитую жемчугом оборку.

— Даром досталось — вот и не жалеет! — снова зашипели прекрасные бабы.

Получившуюся голубую ленту она протянула Стремглаву и жестом приказала ему встать.

— Отныне объявляю вас, сударь, своим рыцарем! — сказала она, словно отроду знала правила этикета.

— Я предвидел, что вы друг другу понравитесь, — гундосо сказал король и отнял от зря побитого виконта дю Шнобелле носовой платок. — Мон блин, да здравствует капитан Ларусс!

— Да здравствует капитан Ларусс! — подхватило войско.

— И как я сам-то ее не разглядел, — тихонько пожаловался Пистон Девятый случившемуся рядом Ироне.

— Так бабы нарочно ее против света поставили! — растолковал Ироня монарху всю глубину женского коварства. … Потом Алатиэль и Стремглав — опять же согласно обычаю — гуляли в лесу. Голубую ленту она повязала на шлем своему кавалеру.

Стремглав, путаясь в языках, многословно изъяснял неожиданно обретенной бабе сердца свои чувства. Алатиэль время от времени благосклонно кивала и смутно улыбалась…

И тут настала такая тишина, которой не было на белом свете ни до, ни после. Может, лишь в промежзвездном пространстве бывает так тихо, да и то не факт.

Ни одна птица клюва не раскрыла, ни одна мышь не пискнула, даже дятел так и остался сидеть с клювом, застрявшим в коре. Травинки вытянулись, как новобранцы в строю, кусты замерли, деревья взяли ветви по швам.

В бонжурском лагере не звякнул ни один котелок, ни один меч, ни одна кираса. Рыцари и солдаты поглядывали друг на друга и друг другу же показывали кулаки: смотри, мол! … Когда закончился, наконец, первый в жизни сына шорника поцелуй, она вздохнула и сказала:

— Увы, мой друг, вознаградить вас по достоинству я смогу лишь после того, как вернетесь вы из назначенного вам похода…

— Ты-то откуда знаешь? — от неожиданности перешел на простой язык Стремглав. — Это же военная тайна! Ты… вы… вы в самом деле эльфийская принцесса?

— Эльфы больше не ходят по земле Агенориды, — вздохнула она. — Нет никаких эльфов, есть только людская мечта… Что же касается тайны, то для женщины, как и для эльфийки, никаких тайн не существует вовсе.

— Это так, — сказал Стремглав. — Но кто знает, когда я вернусь из своего странствия и вернусь ли вообще?

— Я не буду стареть, ожидая вас, мой рыцарь, — пообещала она. — Кроме того, у нас будет время убедиться в подлинности наших чувств…

— Не верится мне, прекрасная баба, что возросли вы на глухом лесном хуторе, а не при королевском дворе, я ведь и сам, признаться… — тут он сперва прикусил язык, но потом все-таки решился и продолжил: — Не смею лгать вам, великолепная Алатиэль, род мой незнатен, более того, происхождения я самого подлого…

— Происхождение не бывает подлым, — сказала длатиэль. — Вот люди — те, конечно, бывают. И очень часто.

— Клянусь небом, землей, водой и огнем — я до возвращения к вам не подниму взора ни на одну женщину! — вскричал капитан.

Небо над ними стояло синее и безоблачное, земля под ногами вовсю зеленела, от недальнего залива веяло солоноватым ветром, и запах моря мешался с дымом походных костров.