Белый морок. Голубой берег

«А нас к себе можете принять?» — Иван даже рот уже раскрыл, чтобы спросить. Но в присутствии такого множества людей все же не решился. Когда же наконец собрался с духом, оратора уже не было на возвышении, толпа пленных зашумела, заволновалась. И тут же начала рассыпаться. По двое, по трое вчерашние невольники отделялись от толпы и проваливались в смолянистой тьме за освещенными стволами деревьев дали. Кое-кто спешил к родным порогам, другие брали курс к близким или знакомым, но большинство направлялось на восток в надежде перейти линию фронта. Лишь Иван в нерешительности топтался на месте. Куда же ему направиться? Снова к Явдошке в Терпение? Нет, туда и под конвоем он никогда бы не пошел. При одном воспоминании об этом кулацком отродье он почувствовал в себе небывалую решительность, протолкался к партизанам и без всяких церемоний сказал:

— Товарищи, есть у меня просьба… Понимаете, некуда мне отсюда идти. Вот и прошу, как никого еще не просил: примите к себе. Раскаиваться не будете!

— Мне тоже некуда идти! Примите! — воскликнул кто-то рядом.

— И мне!.. И мне!..

К общей радости, партизаны никому не отказали. Но честно предупредили: в их отряде легкой жизни не будет, в их отряде место лишь тем, кто целиком посвятил свою жизнь делу освобождения Отчизны.

— Хе-хе, нашли чем пугать! Мы у Гитлера не на курортах были и к вам просимся не отсиживаться на дармовых харчах, а чтобы отплатить фашистам за все злодеяния, — за всех ответил высокий и худой как палка избранный старостой третьего барака Павлюк.

Через минуту-другую партизаны тронулись в обратный путь. А вслед за ними, вытянувшись извилистой цепочкой, двинулись захмелевшие от свободы вчерашние кандидаты в смертники. Ускоренным маршем, без остановок и привалов, продирались они сквозь лесные чащи, и никто из самых исхудавших и изнуренных не собирался отставать. Недаром ведь говорят: нет на свете легче дороги, чем дорога из неволи.

На рассвете они вышли к какой-то опушке, которая спускалась по косогору в сторону затянутого густым туманом луга, и остановились. Не для передышки остановились. Просто тяжело раненному в голову во время разгрома трудлагеря партизану стало совсем плохо, и перед его товарищами по оружию возникла проблема: продолжать нести полуживого друга или, может, лучше оставить до выздоровления где-нибудь у надежных людей? Большинство склонялось к тому, что раненого непременно нужно оставить. Дескать, бесконечная тряска по бездорожью наверняка доконает его, а вот если бы ему покой да надлежащий уход, глядишь, еще и выздоровел бы человек. По крайней мере хрупкая, слабенькая, но все же была надежда. Прислушавшись к советам товарищей, трезво взвесив все, командир и приказал отправить раненого в Студеную Криницу к верным людям на поправку.

Группа сопровождения с тяжелораненым на руках отправилась к затерявшемуся в тумане селу, а отряд двинулся дальше, через луг.

— Не отставать! Не отставать! — то и дело катилось приглушенное с головы колонны.

Наконец и росистые луга, и застоявшиеся болота остались позади. Партизаны выбрались на песчанистые пригорки, поросшие редколесьем. Там поступил приказ: углубиться в лес и тщательнейшим образом замаскироваться. Вскоре проводники вывели отряд в непролазные чащи в болотистой ложбине, где им пришлось весь день кормить мошкару. А когда солнце село за далекими лесами, снова тронулись в путь. И снова всю ночь без устали шагали по глухим тропинкам, пока на следующее утро, до предела утомленные и изголодавшиеся, не добрались до походного партизанского лагеря над извилистым лесным ручейком.

В отряде приветливо встретили освобожденных из лагеря измученных пленных. Прежде всего угостили их ароматным кулешом, помогли отмыть и отпарить грязь и вдоволь дали выспаться. А после этого расспросили каждого, кто да откуда, по всем правилам взяли на учет, разбили новичков по подразделениям, назначили командиров и объявили большой сбор-митинг, на котором Артем Таран ознакомил их с обстановкой и поставил конкретную задачу: как можно скорее и как можно лучше овладеть искусством партизанской борьбы.

С тех пор Иван словно бы вторично родился на свет. Каждодневная боевая учеба, внезапные тревоги, форсированные ночные марши… Партизанские будни оказались и трудными, и бессонными, и просоленными обильным потом. Но еще никогда и нигде Ивану не дышалось так легко и радостно, как среди партизан. Потому что никто его здесь не обижал, не унижал только за то, что он байстрюк и извечный батрак; для всех он здесь был рядовым группы Павлюка — ни больше и ни меньше. А именно в этой отдельной группе Иван впервые в жизни испытал, что такое бескорыстная мужская дружба и высокая жертвенность, радость коллективного успеха и святое мерило человеческого достоинства.