Белый морок. Голубой берег

— Какой вы фантазер! — По тонким губам Рехера скользнула тень разочарования. — Мы вступили в век, когда судьбу войны решает техника. Вообразим себе, что вам в самом деле удалось бы собрать армию. Но чем бы вы ее вооружили? Разве что лозунгами? Нет, все ваше поведение — это бесплодная игра в Наполеона.

Возразить что-либо этому матерому нацисту было трудно, но и стерпеть молча его издевку Иван не мог.

— Думайте что угодно, но если бы мне удалось вырваться в леса… Знаете, кому бы я первому выпустил кишки? Вам, именно вам!.. — выкрикнул он. Но сразу же прикусил язык: «Дурень! Зачем его настораживаю? С ним я мог бы и тут справиться. Он ведь бледная немощь, кабинетный дохляк. И пикнуть не успел бы! Если уж умирать, то не напрасно!»

Наверное, Рехер заметил, как судорожно сжались, напряглись Ивановы кулаки, ибо начал отодвигаться к противоположному концу стола. И уже оттуда произнес:

— Что же, иного от вас ждать не приходится. Понятие чести, благородства, благодарности, наконец, — не для большевистского выкормыша. А я рассчитывал на вашу молодость, благоразумие, когда вырывал из петли…

— Вырвали, называется… Да вы мне просто удлинили веревку с петлей! Жаль только, что я поздно понял, зачем вы выпустили меня за эти стены. Но если бы мне удалось вырваться в леса…

— Да бросьте вы, ради бога, о лесах! Могу вас заверить: ничего бы из этого не вышло! Не стройте иллюзий: путь к большевикам, Кушниренко, вам уже заказан навсегда. Слышите? Навсегда!

Иван насмешливо хмыкнул: басни все это…

— Вам нужны аргументы? Что же, постараюсь их привести. — Рехер нагнулся над столом, вынул из ящика пачку фотографий и небрежно бросил их Ивану на колени.

Но тот демонстративно отвернулся.

— Советую познакомиться. Мне не стоило бы открывать свои козыри, но я вижу в вашем лице достойного соперника, поэтому плачу откровенностью за откровенность.

«Что за откровенность? О каких козырях он говорит?» — Иван нехотя скосил глаза на фотографии и от ужаса раскрыл рот: сон это или действительность? С лихорадочной поспешностью схватил жесткий, глянцевый с одной стороны снимок, впился в него безумными глазами — фото как фото, никаких иллюзий. Только где, когда он мог фотографироваться с такой отвратительной, льстивой, по-собачьи угодливой усмешечкой на лице в кругу пьяных эсэсовцев? Да еще чокаясь с ними рюмкой?

— Это — жалкая фальшивка! — взорвался Иван нервным смехом.

— Смеяться будете потом, а сейчас смотрите.

Смех Ивана и впрямь сразу же прервался, как только он скользнул взглядом по другой фотографии. На ней была заснята гестаповская камера пыток, в центре которой — подтянутая блоком за скрученные руки к потолку нагая женщина. Распухшее, почерневшее от побоев, искаженное страданием лицо, густо исполосованный нагайками живот, вместо сосков на груди выжженные каленым железом пятна, расплющенные пальцы на ногах…

«Да это же Тамара! Связная Петровича!» — закачался перед Иваном свет. Особенно после того, как он узнал себя, самодовольного, напыщенного, рядом с палачом в резиновом фартуке и с толстой резиновой дубинкой в оголенной по локоть руке. Да, ему устраивали очную ставку с Тамарой, но ведь совсем не в этой камере. «Все это подделка, фальсификация!» — так и рвалось из груди Ивана. Но следующая карточка… Она прямо в порошок его стерла. Это же надо до такого додуматься! Какой-то высокопоставленный штурмфюрер в черном мундире с галунами, картинно усмехаясь, благодарно пожимал ему, Ивану, руку в утреннем сквере среди молодых березок; тут же полукольцом застыли эсэсовцы с автоматами, а у их ног лежал залитый кровью Петрович…

— Гады вы! Какие вы все гады! — вскочил с места Иван и изо всех сил швырнул фотографии в лицо Рехеру.

Тот даже бровью не повел. Сидел со сложенными на груди руками и пристально, даже с некоторым сочувствием смотрел на Кушниренко.

— Я раскрыл свои козыри, притом далеко не все, отнюдь не затем, чтобы запугать вас. Я преследую одну цель: уберечь вас от необдуманных шагов. Вы сами понимаете: в вашем положении лучше обойтись без позы и аффектов. Такие материалы способны свести на нет любые честолюбивые замыслы.

— Но ведь это все ложь! Подлая ложь!

— И вы сумеете доказать это вашим соотечественникам? Молчите?.. Для массы правдой является то, во что она верит. И только! А истина?.. Не лелейте тщетных надежд, никто из ваших вчерашних сообщников не станет докапываться до истины.

«В самом деле: кто захочет меня понять? И без того уже по городу ходят зловещие слухи, а после таких фотографий… Да, это конец!» — решил Иван. Но не смерть пугала его, ему не хотелось согласиться с тем, что он навсегда останется для земляков олицетворением черного предательства. Поэтому больше для себя, чем для Рехера, сказал:

— Моя совесть чиста!