Белый вахтёр

Да и кому понравиться услышать от ровесника в первых словах: «Молодой человек!..» Именно так он и обратился ко мне. Либо в этом была указка на барьер между нами и на мою нижнюю ступеньку, с которой мне предстояло внимать в данном случае хозяину положения, — либо мой «творческий» вид (каковой, например, имеют уличные художники) не согласовывался с возрастной солидностью (действительно: писатель без книги, в терминологии редакторов, — всегда молодой автор!)  Оба варианта неприятны.

— …Да, молодой человек, они всего лишь поденщики, бумагомаратели, не побоюсь этих слов! Впрочем, я не хотел бы обидеть никого из ваших коллег, люди они, вероятно, добрые. Опять же, не могу без справедливой оценки: какие они вам коллеги! Да, они трудятся в газетенках. Да, они печатаются в разных, извините, «желтых», или как вы их меж себя называете, изданиях. Они пишут книжонки к юбилеям местных фирм и персон — по дешевому заказу, содрогаясь в похвалах, гиперболируя до неузнаваемости события, лица и прочее. Настрочили ли они что-нибудь значимое? Нет, серьезность у них отсутствует: не то, что в рукописях — в замыслах! Можно ли им доверить солидное дело, без сомнения в том, что оно не будет безнадежно испорчено, и принесет не прибыль, а вред? Ответ, надеюсь, понятен.

Вы — другое дело. Мы следим за Вашим творчеством. Да, да, не удивляйтесь. Мы с вами — инженеры. Вы — инженер душ, мы… — тоже. Вы думаете, я шучу? Нет, для таких пустяков мы к себе не приглашаем.

Далее он сформулировал суть «инженерии» «Золотого ключика», который лишь дополнил мои ранние выводы, вывернув наизнанку суть, генеральный принцип методов «буратин», благодаря которому им удалось закабалить город и всю прилегающую провинцию. И щупальца железного монстра уже точатся под новые масштабы!

…Итак, Буратино… Кстати, а как я еще мог его про себя наречь? В начале беседы он представился, но я не запомнил его имени. Конечно, это Буратино, наверняка, один из генеральных директоров — прошлых или будущих, серое, безликое существо среднего рода, прикрывающее лицо очковой заслонкой. (А то, что у него отсутствовал нос характерной формы и размера, показалось мне оскорбительным для известной сказки, в которой продуктивно творил носатый свободоискатель, любимый герой людей «сказочного» возраста и духа.) Итак, Буратино подошло (вот так ему!) — подошло к стеклянному шкафу, сняло с полки том, открыло его на закладке, заводило пальцем по строчкам:

— Вот: «СТРАХ — страсть, боязнь, робость, сильное опасенье, тревожное состоянье души от испуга, от грозящего или воображаемого бедствия». И поговорочки, заметьте: «У страха глаза велики, да ничего не видят», «Жить страшнее, чем умереть», «В ком есть страх, в том есть и Бог»… Ведь как верно! А вот, прошу запомнить, как концептуальное: «Черт стращает, а Бог милует». Не устаю поражаться: все же великая мудрость заключена… (заметьте — «заключена»!) в… Ну, да ладно, к чему лишние слова! Да, и вот еще из памяти, пока не забылось: «Ключника нет, так и не монастырь». Довольно. Хватит дидактичности — вы умный человек, и все прекрасно поняли. «Плата за страх» — это не мы придумали, мы не пророки, э… — попугаи, так точнее. Но попугаи-новаторы! Итак, — в больших, грубых приближениях, — вы будете Чертом, а мы, соответственно…

Куда уж Фаусту до меня! Ведь мне предстояло не просто продать душу, а стать самим… властителем испуганных душ!..

Тут я, удивляясь тому, что впервые за добрый час молвлю слово, вставил:

— А как же быть с выражением: «Не сохранит Господь града, — не сохранят ни стража, ни ограда»?

Казалось, Буратино совершенно не обратил на это никакого внимания: