Белый ворон

В штабах со смеху подыхали, глядя на такую комедию. Если бы Ермолова подчинили Воронцову, последний бы по мягкости не тронул злого кобеля. Даже уважение показал и приласкал, понимая, какая им обоим выпала гнилая стезя — цапать друг друга за пятки. Но вышло наоборот, и от Алексея Петровича, этого тигра с насупленными бровями, ждали над соперником разных каверз и издевательство. Заключали пари: с порога тот начнёт бесноваться или выждет первой оплошности, чтобы ударить повернее.

Не дождались. Воронцов прибыл в Вильно и, собравшись в кулак, отправился доложиться командующему. А тот как раз имел встречу с союзниками. Пруссаки стояли по границе Польши с другой стороны, и взаимные визиты считались в порядке вещей. У Ермолова расшаркивался полковник Рёдер, адъютант Блюхера. А с ним с десяток штабных. Михаилу Семёновичу показали, где подождать, и он встал у стены. Рёдер задвинул пышную фразу в стиле союзнических тостов в Париже: мол, счастлив успехам совместного оружия, Бог благословил столь вовремя созданный альянс, ему, и ничему другому, Европа обязана избавлению от Наполеона, et cetera.

Ермолов смотрел, смотрел, слушал, слушал. А потом вполголоса, только для своих, произнёс:

— А не пошёл бы ты, батенька, на...

Пруссак захлебнулся. Вопросительно уставился на переводчиков. Те не знали, что и сказать. В это время Воронцов, весьма позабавленный сценой, отлепился от стены и подал голос:

— Господин генерал-лейтенант говорит, что рад приветствовать в вашем лице победоносную прусскую армию, ни разу не отступавшую перед Бонапартом. Высоко державшую знамя нашей боевой дружбы, поднятое ещё при Аустерлице. И оказывавшую нам поддержку в самые трудные времена, когда общий враг сжёг Москву.

Комизм ситуации состоял в том, что пруссаки, разбитые Наполеоном, вынуждены были стать его союзниками и, предав прежний альянс, участвовать в походе на Россию. Слова, сказанные Воронцовым, звучали так вежливо, что адъютант Блюхера не знал, издеваются над ним или льстят из самых дружеских соображений. Зато остальные прекрасно понимали, что брошенная Ермоловым грубость лишь по форме стала своей противоположностью, а по сути приобрела ещё большую оскорбительность.

Командующий подмигнул своим. Принял игру. И снова как бы невзначай обронил:

— Имел вас мой дед в Семилетнюю войну. Потом я, грешный, пока гнал до Березины. Надо будет, и ещё отымеем. Так за боевое взаимодействие!

Адъютант глазами хлоп-хлоп. Наши стоят, от смеха давятся. Михаил Семёнович с невозмутимым видом переводит суть сказанного:

— Его высокопревосходительство подчёркивает, что братская любовь скрепила наши сердца ещё во времена Фридриха Великого. И позднее, когда ваши доблестные войска показывали нам дорогу, по пятам преследуя солдат Бонапарта от Москвы до западных границ. В дальнейшем же соединение наших армий оказалось столь глубоким, что трудно передать всю полноту нашего удовольствия.

Так продолжалось ещё несколько минут, потом союзные представители удалились, сбитые с толку. Едва дверь за Рёдером закрылась, Ермолов махнул рукой красным от сдерживаемого смеха офицерам.

— Вольно. Ржите, жеребцы! Ну, граф, ну, позабавил. Давно так легко не было. Кажется, всё сказал. Прямо в глаза. Что за счастье!

Затем, отослав штабных, он пригласил Михаила Семёновича к себе в кабинет. Предложил сесть. Позволил рассматривать себя сколько влезет. Был он грузен, шея короткая, седоватые волосы стояли вокруг головы торчком, как грива. Острый, вызывающий прищур глаз. Несмотря на явную браваду, насторожен и хитёр. Может задавить лапой. А может оставить на потом. Пока сыт.

— Я о твоих подвигах наслышан, — рыкнул Алексей Петрович. — Небось, держишь обиду, что в команду ко мне попал? Думаешь, сгною? Зверь Ермолов. Страшилище на всю армию. Правильно думаешь, таков я и есть. Угодно принять меня командиром — будем служить. Нет, воля ваша — от меня выйдут одни слёзы. Ни связи, ни заступничество вам не помогут.

Воронцов дождался, пока командующий замолчит, и ответил в тон, так же твёрдо:

— Вы, Алексей Петрович, старше меня и служить начали много раньше. Потому не могу считать за бесчестье быть под вашей командой. В армии я никогда на связи своей семьи не опирался. Угодно вам иметь в подчинении генерала, к которому после каждой вашей грозной выходки станут бегать обиженные? — будем работать. Нет, воля ваша. Я приказов не обсуждаю, но и в бараний рог себя согнуть не дам.

Ермолов рассмеялся. Протянул руку.

— Вы мне нравитесь, — бросил отрывисто. — Как вы это лихо при Краоне... Жаль, жаль. Трус Блюхер! Ещё там бы с Бонапартом разделались. — Он пожевал оттопыренными губами. — Даже не знаю, хватило бы у меня пороху вот так, без приказа, заменить командующего.

Ермолов подошёл к бюро, щёлкнул выдвижной крышкой, извлёк какой-то листок.

— Тогда вами все гордились. Многие хотели иметь ваш портрет. Без высочайшего соизволения было гравировано, по образчику, который хранился у покойного Марина, поэта. И я, старый дурак, тоже взял в виде фронды. Знай наших.