Бенедиктинское аббатство

Курт должен был вернуться после полудня. Лихорадочно волнуясь, она приказала накрыть вечерний стол в своей комнате; переоделась в белый шерстяной капот, дрожащими руками открыла ящик, купленный у итальянского гостившего в замке алхимика, и достала из него флакон с зеленоватой жидкостью. Этот яд, как ей сказали, без страданий и следов, отправит человека на тот свет.

С сильно бьющимся сердцем остановилась она у открытого окна, где голуби клевали хлебные крошки; ей хотелось убить одно из этих невинных созданий.

Она отошла от окна, потому что начали накрывать к ужину, и наблюдала за приготовлениями, будто перед ней ставили виселицу, переживая при этом все предшествующие преступлению мучения. Затем она отпустила слуг и, убедившись, что никто ее не видит, вылила содержимое флакона в золотой кубок, приготовленный графу; чаша была так глубока, что на дне ничего не было видно. В изнеможении Розалинда опустилась на стул, как будто преступление уже было совершено.

«Оставь его, он будет наказан кем-нибудь другим, – напрасно внушал я ей. – Подумай, ты хочешь убить сына Лотаря!»

«Нет! – отвечало мне негодующее и оскорбленное самолюбие. – Я не могу более переносить такую жизнь и должна уничтожить этого человека, пагубного для меня и для других».

Шум опускавшегося подъемного моста привлек ее к окну. Стараясь быть спокойной, она приняла равнодушный вид и принялась бросать корм птицам.

Вскоре во дворе появился Курт, верхом, с соколом на руке и в сопровождении оруженосцев. Пока он поднимался на лестницу, Розалинда думала, что сердце ее разорвется.

– А! Ты здесь велела подать ужин? – сказал он, входя, недовольный и усталый. Небрежно кивнув жене головой, он бросился на стул и зевнул, вытягивая длинные ноги.

Лихорадочное волнение охватило меня. Розалинда готовилась осквернить себя ужасным преступлением. Горячая молитва вырвалась из моего истерзанного сердца к моему руководителю, который тотчас явился на мой призыв, светлый и спокойный. Он знал все, и его голубоватый золотистый флюид коснулся сердца молодой женщины, чего не могла сделать моя взволнованная, отяжелевшая мысль. В эту минуту Курт наполнил вином свою чашу и поднес к губам.

«Нехорошо совершать преступление, – внушал дух-руководитель. – Евангелие учит, что пролитая кровь падает на пролившего ее…»

«Нет! Я не могу этого сделать», – подумала Розалинда.

Под влиянием ужаса, волновавшего ее душу, она бросилась к мужу и, ударив по руке его, выбила чашу, из которой при падении вылилась бывшая в ней жидкость.

С меня точно свалилась огромная тяжесть; мой покровитель исчез, оказав мне эту важную услугу.

Пораженный Курт недоумевающе смотрел то на опрокинутую чашу, то на Розалинду, стоявшую перед ним – белую, как ее платье. Изменившееся лицо жены открыло ему часть истины. Бледный, с дрожащими губами, он нагнулся к ней и схватил ее руку.

– Почему ты опрокинула мою чашу, Розалинда? – спросил он, пристально всматриваясь в бледное и прекрасное лицо ее.

– Потому, что ты не стоишь, чтобы я марала свои руки и душу, убивая тебя, – еле внятно ответила она.

Курт вскочил на ноги и пробормотал неуверенно:

– Ты хотела отравить меня? Невозможно! И за что? – прибавил он спокойно.

В тщеславии своем, он не представлял себе, что можно серьезно посягнуть на его обольстительную особу и не понимал, что мог довести до отчаяния женщину, обратить любовь ее в скрытую ненависть и толкнуть на преступление.

– Да, я хотела тебя отравить, – сказала Розалинда, выпрямляясь и сверкая глазами. – Я хотела освободиться от тебя, потому что в тебе нет ни добра, ни чести. Для тебя не существует ни любви, ни верности; ты лжешь и обманываешь; как только рот откроешь; я – игрушка твоей прихоти и не могу положиться на твое лживое слово. Что сделал ты с угольщиком? Негодяй! Ты замарал оставленное тебе отцом незапятнанное имя… Выливая сегодня яд в твою чашу, я выдержала самую ужасную в моей жизни борьбу, испытала мучения и чувства отверженных в аду. А теперь отпусти меня, я уеду, потому что твои обманы довели меня до крайности и ты не можешь быть покоен за свою жизнь. На этот раз мой ангел-хранитель избавил меня от преступления, но сделает ли он это второй раз?

Она опустилась на стул и закрыла лицо руками.

Курт был подавлен, слушая ее. Она узнала все и действовала под влиянием отчаяния; а все-таки ведь она не дала ему умереть. Значит, она любила его; он не был ей безразличен, если она хотела бежать от него, конечно, чтобы не испытывать более ревности. Его тщеславное сердце преисполнилось гордости, и он смотрел на нее довольным взглядом. Как хороша она в белом платье с открытыми рукавами, обнажавшими белые, прекрасные руки; лицо, черные волосы – все нравилось ему в ней. Даже способ, избранный ею для убийства, ласкал его пресыщенные нервы.

Он бросился к ее ногам и оторвал ее руки от лица.

– Розалинда, милая, прости меня. Видишь, я у твоих ног и благодарю, что ты пощадила мою жизнь, чтобы я мог загладить свои ошибки. Никогда я не чувствовал своей вины так, как в эту минуту. Но еще один, последний раз, прости меня.