Беньямин и Брехт — история дружбы

Твои слова о его влиянии на меня напоминают мне о значимом и постоянно повторяющемся в моей жизни схождении жизненных обстоятельств, напоминающем схождение небесных светил. <…>

В экономике моего бытия действительно значимы несколько особых отношений, позволяющих мне обретать, наряду с присущей моему бытию позицией, также и её полную противоположность. Эти отношения постоянно вызывали более или менее бурные протесты моих близких, как сейчас с Б. — в том числе и протест Герхарда Шолема, сформулированный гораздо менее дипломатично. В таких случаях мне остаётся лишь попросить своих друзей поверить, что плодотворность этих связей станет столь же очевидной, как и их опасность. Как раз тебе известно, что моя жизнь и мой разум стремятся к крайностям. Обретаемый простор, свобода сближения явлений и идей, признаваемых непримиримыми, обнажается только через опасность. Опасность, которую и мои друзья обычно замечают только в виде «опасных» отношений³⁸

.

Беньямин прекрасно сознавал значимость встречи с Брехтом для своей жизни и творчества[12]. Не удивляясь критическому настрою друзей, он отвечал на предостережения, что знает «пределы» этой значимости. В мае 1935 года Беньямин писал Адорно о «Парижских пассажах», что Брехт одарил его работу «апориями», но не «директивами»³⁹

. Там, где друзья подозревали проблемы, Беньямин видел сложные взаимоотношения, в которых «опасности» и «плодотворное воздействие» действовали амбивалентно. Беньямин редко выражался яснее, чем в этой саморефлексии, когда утверждал, что неотъемлемой частью его мышления как раз и была попытка сочетания противоположных позиций[13]. Упомянутая, но нескрываемая очевидная опасность заключалась, как можно предположить, в том, что вместо сочетания крайностей можно застрять в одной из них. Беньямин видел плодотворность таких отношений в возможности вместе с другими совершать поступки и переживать ситуации, альтернативные испытанным им ранее, тем самым обостряя мышление. Тот факт, что Беньямин объяснял эту существенную особенность своей натуры на примере отношений с Брехтом, говорит о полной невозможности задним числом преуменьшать значение Брехта для Беньямина.

В письмах к тем, кто, по его мнению, мог быть настроен к Брехту критически, Беньямин старался о нем не упоминать по незначительным поводам[14]

. Это заметно по черновику письма Фридриху Поллоку, административному директору Института социальных исследований, написанному в июле 1938 года. Беньямин вычеркнул из описания своего распорядка дня, построенного им «так, чтобы создать оптимальные условия для работы», фрагмент о том, что он проводит весь день в доме Брехта, ест у него и играет с ним каждодневную партию в шахматы⁴⁰. Это не стилистические исправления, а пример удаления из сообщения сведений, которые могли повлиять на финансовую поддержку от Института. Такая тактическая избирательность, названная Адорно приспособлением к адресату, формой дипломатии⁴¹

, никак не противоречила искренности в случае прямого ответа; и то и другое — реакция Беньямина на настороженность и враждебность. Особенно весомы в обсуждении отношений Беньямина и Брехта были мнения Шолема и Адорно. Изначально отношение Шолема к их тесному общению было сдержанным. Его интерес к Брехту был весьма умеренным. Беньямин буквально навязывал Шолему некоторые работы Брехта, чтобы потом безнадёжно ожидать его суждений о них[15]. По прошествии времени Шолем признал важность этой дружбы для Беньямина, сказав, что Брехт

на протяжении многих лет завораживал Беньямина — ведь Брехт был единственным писателем, за которым Беньямин мог наблюдать вблизи, погружаясь в процесс творчества великого поэта. Во многом он разделял и увлечение Брехта коммунизмом с изначально сильным привкусом анархии⁴².