Берег черного дерева и слоновой кости (сборник)

— Раскайся, сын мой, — ласково обратился к нему пастор, — и подумай о том, кто смертью своей искупил наши грехи.

— Убирайтесь вы к черту с вашими грехами! — нашел в себе силы выговорить умирающий.

— Искреннее раскаяние искупает всякий грех, — продолжал увещевать пастор.

— Уберешься ли ты, наконец, отсюда?! — прохрипел закоренелый негодяй, начиная выходить из себя.

— По легче, На душка, по легче! — заговорил, вдруг меняя тон, странный пастор. — Здесь нет шпионов.

— Кто ты такой? — воскликнул преступник.

— Какое тебе дело? Меня послали, чтобы спасти тебя…

— А что, если ты шпион?

— Глупец! Если ты считаешь меня шпионом, зачем же ты шевелишь правой рукой, которая у тебя поражена параличом?

Надод смущенно молчал.

— Скажи, — продолжал пастор, — хочешь ты иметь власть приказывать и быть начальником людей, которые по одному твоему слову пойдут в огонь и воду?

— О, с такими людьми я переверну весь мир!

— Вот, возьми, — сказал ложный пастор, вынимая из-под рясы сверток. — Здесь все необходимое для побега. «Грабителям» нужны люди твоего закала. Как только ты освободишься, приезжай в Чичестер и спроси нотариуса Пеггама. Условным паролем будут служить слова: «Я тот, кого ждут».

И быстро засунув под постель сверток, пастор проговорил смиренно:

— Да будет с тобой мир, сын мой!

Надод слегка повернул голову и понял: дверь в это время отворилась, и посетителю снова пришлось играть роль пастора.

— Ночи не проживет, — сокрушенно прошептал мнимый пастор, выходя из камеры.

Глава XII

«Грабители морей»

По старым тюремным правилам, освещать камеры полагалось только с семи и до десяти часов вечера. Вот это-то обстоятельство и было на руку Надоду.

Воспользовавшись минутой, когда оба сторожа, из которых один неотлучно дежурил в его камере, а другой — перед ней, вышли куда-то, он развернул принесенный ему сверток. В нем оказались костюм сестры милосердия и бритва.

Первой мыслью Надода было перерезать горло своим сторожам и, переодевшись, бежать. Но он вовремя вспомнил, что ему придется проходить через гауптвахту, где его одного, конечно, не пропустили бы.

Тогда в его голове быстро созрел другой план.

Быстро выбрившись, он переоделся в платье сестры милосердия, а из своего платья сделал чучело и положил на постель под одеяло. Потом, опустившись на колени, он принялся ждать.

В это время было уже настолько темно, что обман не мог броситься в глаза.

Вернувшийся сторож был поражен, застав в камере преступника благочестивую сестру. Впрочем, ее вид не вызвал у него подозрения. Сестры общины милосердия нередко посещали тюрьму, облегчая последние минуты приговоренных к смерти.

— Кто вас сюда впустил, мать честная? — спросил он.

— Сам господин директор по рекомендации того пастора, который был у узника. Но этот несчастный отвернулся к стене и ругаясь заявил, что он не хочет меня слушать и не нуждается в моих молитвах, — проговорил Надод шепотом, чтобы не выдать своего голоса.

— Будьте уверены, что так оно и есть, матушка, — ответил старик. — Я так думаю, что вы не знаете, к кому вас прислали.

— Нет.

— Это знаменитый разбойник и убийца, Надод Красноглазый. Когда его привели к нам, он сказал: «Менее чем через месяц я убегу отсюда, и это будет мой двадцать второй побег». Он мог бы прибавить «и последний», так как ему поневоле придется скоро выйти отсюда, но только ногами вперед и не иначе, как в деревянном ящике.

— Я полагаю, что мне здесь нечего делать, — прошептала сестра милосердия. — Мое присутствие неприятно ему.

Все нервы Надода были напряжены до крайности. Пот крупными холодными каплями выступил на его лице.

— О, вы не добьетесь от него ни звука, сестра. Ступайте с Богом. Я провожу вас.

Надод облегченно вздохнул.

Не торопясь, сторож выбрал из целой связки нужный ему ключ и открыл дверь камеры.

— Ты подождешь здесь, Иогансон, — сказал он второму сторожу и, равнодушно насвистывая, пошел вперед по коридору, показывая дорогу.

Через каждые десять метров открывалась железная дверь и захлопывалась со зловещим стуком, заставляя трепетно сжиматься сердце Надода.

Каждая такая дверь была новым шагом к его свободе.

— Скажите, сестра, — обратился к нему сторож, — вас господин директор через канцелярию провел?

Бандит похолодел от ужаса. Он вспомнил, что по тюремным правилам все посетители должны были проходить через канцелярию, которая при входе и выходе удостоверяла их личность.

— Нет! — растерянно прошептал он. — Господин директор провел меня прямо в камеру.

— В таком случае и мы сейчас пройдем тем же путем.

Свернув в боковой коридор, сторож открыл дверь на гауптвахту и, пропустив туда сестру, объявил:

— По приказанию господина директора.

— Пароль? — спросил караульный начальник.

— «Бдительность и верность!» — шепнул сторож на ухо солдату.

— Проходите!

Лицо благочестивой сестры было закрыто покрывалом. Сторож проводил ее до самого выхода.

— До свиданья, благочестивая мать! — сказал он, низко кланяясь.

Надод был свободен.

В нескольких шагах от тюрьмы его ожидал экипаж, запряжённый парой быстрых лошадей.