Берег динозавров

— Задумайтесь: в темпоральном континууме существует естественный эволюционный процесс, а вы вмешиваетесь в него. Сознание человека развивается, достигает определенной фазы и совершает скачок, выходя на совершенно иной концептуальный уровень. А что произойдет, если для его поддержания ввести матрицу вероятностных факторов? Вы отдаете себе отчет, что кормитесь посевами далекого будущего?

В первый момент он заколебался, но только на мгновение.

— Не вижу логики, — ответил он. — Отсутствие какого-либо вмешательства со стороны позднейшей эпохи — лучшее доказательство нашей правоты.

— Допустим, позднейшая эра все же вмешалась. Какой вид, по-вашему, примет их акция?

Он равнодушно глянул на меня.

— Уж не агента Шестой Эры, деловито стирающего сведения из записей Третьей или Четвертой.

— Именно, — сказал я.

— Тогда… — начал он, увещевая… и запнулся. Догадка забрезжила в его сознании и насторожила его. — Вы? — пробормотал он. — Неужели вы?!

И прежде чем я успел подтвердить или отречься, он исчез.

40

Человеческое сознание — схема, ничего более. Первый проблеск разума в развивающемся мозгу австралопитека уже отражал в зародыше главный узор. На протяжении веков, пока человеческий эволюционный двигатель наращивал мощность и сложность, расширяя контроль над окружающей средой, схема не менялась.

Человек цепляется за свое положение психологического центра вселенной. В рамках этой концепции он готов принять любой вызов, выстрадать любую утрату, вытерпеть любые трудности — до тех пор, пока эта структура цела. Иначе он лишается эталона, с которым можно было бы соразмерять свои чаяния, утраты и победы.

Даже когда разум подсказывает человеку, что сама структура — продукт его сознания, что бесконечность не знает границ, а вечность — длительности, он не расстается с концепцией "вещи в себе", подобно философу, проповедующему жизнь, хотя в ней и существует смерть, стремящемуся к идеалам, в эфемерности которых он сам не сомневается, к деяниям, которые неизбежно предадут забвению.

Человек в красном был продуктом могущественнейшей культуры, расцветшей почти пятьдесят тысяч лет спустя после падения Нексс-Централа; его великолепно подготовленный разум подсказывал, что существование оперативного агента из позднейшей эры нарушает стабильность континуума. Но подобно полевой мыши, спасающейся бегством от когтей дикого кота, его подсознание отреагировало стремлением скрыться. Где бы он ни затаился, мне предстояло последовать за ним.

41

Я не без сожаления снимал одно за одним ограничения, блокирующие определенные области сознания. И с каждым вторжением безукоризненная строгость, соразмерность залов Нексс-Централа обращалась в убогую поделку, сложность оборудования вырождалась, пока не стала равноценной побрякушкам дикарей или блестящим безделушкам в гнезде вороны. Я чувствовал, как вокруг развертывается многоуровневая вселенная, осязал под ногами слои планеты, оценил беспредельность пространства, увидел бег звезд по орбитам, постиг миг сотворения и распада галактик, объял и воссоединил в сознании взаимопересекающиеся сферы времени и пространства, прошлого и будущего, бытия и небытия…

Затем сфокусировал крохотную частичку сознания на ряби на прозрачной поверхности первопорядка, прощупал ее, замкнул контакт…

Я стоял на ветреном склоне среди кустарников, цепляющихся за каменистую почву голыми корнями, похожими на руки утопающего. Человек в красном замер в тридцати футах от меня. Под моими ногами зашуршала галька, он резко обернулся и вытаращил глаза.

— Нет! — воскликнул он, стараясь перекричать ветер, нагнулся, схватил древнее оружие человекообезьяны и швырнул в меня. Камень замедлил полет и упал к моим ногам.

— Не осложняйте свое положение, — сказал я.

Он вскрикнул — нечленораздельный возглас ненависти, вырвавшийся из самых глубин подсознания, — и исчез. Я последовал за ним сквозь мерцание света и тьмы…

Жар и слепящий свет солнца живо напомнили мне Берег Динозавров, оставшийся далеко позади, в обычном мире. Под ногами шуршал мелкий, как пыль, песок. Где-то вдали очерчивала горизонт стена черных деревьев. Человек в красном стоял неподалеку и целился в меня из небольшого плоского оружия. За ним, делая таинственные движения, стояли двое темнобородых людей в грязных накидках из грубой шерсти.

Он выстрелил. Сквозь всполохи розового и зеленого огня, взметнувшиеся вокруг меня, я увидел в его глазах ужас. Он исчез.

Глубокая ночь, замерзающее поле, пятно желтого света из затянутого пергаментом окна желтой лачуги. Он скрючился у низкой ограды в тени, словно испуганное животное.

— Это бесполезно, — сказал я. — Ты знаешь, что конец у всего этого один.

Он закричал и исчез.

Небо ревело как глотка тысяч торнадо. Огромные полотна молний высвечивали лоскуты корчащихся черных облаков. Земля под ногами клокотала, сдерживая напор лавы.

Он парил передо мной, лишь отчасти сохраняя материальную оболочку, — призрак далекого будущего на заре планеты. Бледное лицо скривилось в мучительной гримасе.