Берег мертвых незабудок

Она не крикнула, а прошептала это, покачав головой так, будто уже скорбела над его телом – скорбела, но не слишком. И это она глядела с нежностью меньше чем швэ назад? Она мечтала о детях? От приступа боли Вальин едва не согнулся пополам. Королевская Незабудка… последняя из рода слишком спешила продолжить его, укорениться рядом с чужим, диким растением, к которому зачем-то льнула. Но кое-что было ясно: при желании укоренится она и сама.

– Все это – смерть, власть и ненависть тех, кто жаждет ее отнять? – безнадежно спросил Вальин: знал, что не получит простых ответов. – Ты так этого хочешь?

– Все это, – откликнулась она. – Хочу все, если уж не могу заполучить тебя. – И она повторила почти самозабвенно: – Я – королева. Просто королева, раз не твоя.

Он не нашелся с ответом – никогда не находился, слыша это. Он понимал: Ирис говорит ровно то, на чем ее растили, говорит раз за разом – и имеет право, чувствуя ответственность за всю мертвую семью, за всех великих предков. Рядом с ней он, граф из рода Крапивы, был словно рыбак рядом с бароном, не смел ее судить и чувствовал вину за то, что также не может просто подчиниться, просто уступить, просто дать желаемое, если не… полюбить? Не мог объяснить и правду: «Я мечтаю быть не здесь; ты и твой мертвый отец теперь цепь на моей шее; я заболел из-за того, что вместо маленьких долгов своего графства плачу огромные за весь Берег!» Догадывался: ее это унизит, а может, и убьет. Сейчас еще и не хватало сил – вообще ни на какие больше разговоры, потому он просто кивнул, в очередной раз сглатывая горькую слюну, наверняка предварявшую кровавую рвоту. Ирис, похоже, почувствовала что-то: сдалась сама. Вздохнула, опять сменила тон:

– Ладно, Вальин. Прости. Я просто устала, в нашем роду девочек никогда не лелеяли так, как ты меня, это… странно? Вальин! – Ей, конечно, не нравилось его молчание, заставлявшее усомниться в собственной правоте. – Ну… извини! – И она топнула ногой, опять превратив просьбу в приказ. Не хватало разве что «Немедленно!».

Как взросло она вела порой речи, как прозорливо глядела вдаль. Но вот это жестокое неумение просить прощения и столь же жестокое умение бить никогда не давало Вальину обмануться. Ирис увидела мало приливов. Поочередно примеряла маски, но не нашла пока собственного лица, и на нее не стоило злиться за это. Вальин и сам вел себя далеко не так, как подобало королю. А главное – не так себя ощущал.

– Все в порядке, – просто ответил он. – Но мне правда пора. Идем.

Они покинули замковый двор вместе, но почти тут же их пути разошлись. Ирис устремилась в сады, где ее уже ждали, а Вальин поспешил в свои покои – на верх самой дальней башни, густо увитой черно-зеленым плющом. Там он в дни недуга работал, избегая соратников и советников, пока не станет легче. Вот и теперь он едва кивнул Арнсту, к которому поспешила Ирис, и постарался спрятать лицо: как же ле Спада цвел здоровьем в сравнении с Вальином; как улыбался, наслаждаясь утренним теплом и бризом. Вот уже крыльцо… ступеньки… и убежище, где можно больше не держать спину. Там, на столе, Вальина кое-что ждало. Полученный утром небольшой флакон из синего хрусталя и записка, змеей обернувшаяся вокруг него. Простые вещи. Вещи более значимые, чем все беды. Пальцы потянулись к записке сами, удержаться не получилось. Это был словно взмах руки из прошлого. Из времени, когда казалось, что свободу и покой отняли лишь временно и что скоро все станет лучше.

…Это снадобье в наших землях пьют все, кого мучает морская хворь. В нем термальная вода, дикие травы Кипящей Долины и кровь тех, кого мы приносим в жертву Черепахе. Я говорю тебе правду. Там человеческая кровь, кровь детей. Но я хочу, чтобы ты жил. Без тебя и меня этот мир канет в ничто, он уже в шаге. Я надеюсь, ты не забыл то, на что решился. Я не забыл.

Вальин сложил листок, убрал флакон в ящик и устало прикрыл глаза. Он давно понял, что власть – как бы ее ни романтизировали, ни превозносили, – в целом, тусклая, однообразная область жизни, мертвый океан. Каждую волну, стоит только поднатореть, можно увидеть, предсказать, остановить или усилить. Каждое предательство союзника горчит, и лучше не впускать его в себя. А каждое перемирие с врагом горчит еще сильнее, потому что быстротечно вопреки всем надеждам. Но не впускать его гораздо сложнее, особенно если веришь: враг не должен был стать врагом.