Берегите солнце

- Почему так темно? Я долго спала?

- Не очень.

- И ты скучал в одиночестве? Иди сюда...

Нина встала с кровати, зашуршала, снимая с себя платье: она забралась под одеяло. Я сел рядом.

- Стреляли? - равнодушно спросила Нина, точно справлялась о погоде, и вздрогнула зябко и радостно.

- Зенитки били несколько раз, - ответил я.

В это время в окне заметался зеленый свет: вражеский самолет, пролетая, сбросил осветительный снаряд. Он повис гигантским, точно качающимся от ветра фонарем, кажется, перед самым нашим домом. Свет проник в окно, упал на нашу кровать, на мгновение ослепил Нину, она чуть вскрикнула, точно ей внезапно плеснули в лицо студеной водой. Волосы вспыхнули зеленым огнем, таинственно и тревожно загорелись глаза, и влажно сверкнули зубы. Я наклонился и поцеловал ее.

Фонарь за окном медленно погас...

Я не мог заснуть. Думы, неспокойные и нерадостные, больно сдавливали душу. Я думал о нашей судьбе, нелегкой, как все военные судьбы; о том, что наша семейная жизнь может оборваться на одной вот этой ночи, которая затеряется в тысячах других ночей, идущих следом за ней, - она останется лишь в сердце моем и в сердце Нины; что где-то в далекой и чужой земле спешно отливается маленький, оправленный в никель кусочек свинца - пуля, и, возможно, отливают его руки женщины, хранительницы очага, и она не предполагает, что этот кусочек свинца может разбить только что сложившееся, молодое счастье... Война всегда против счастья.

Среди ночи Нина всем телом вздрогнула во сне, сдавленно вскрикнула и проснулась. Она села на кровати и обвела налитую сумраком спальню странным, диким взглядом. Мне знаком был этот ничего не видящий взгляд, когда все вокруг кажется нереальным, ужасающе страшным, и я не удивился, когда Нина вскрикнула и, заслоняя лицо, выставила руки локтями вперед, как от надвигающейся опасности... Затем, придя в себя, Нина со стоном облегчения опрокинулась на подушку.

- Тебе что-то приснилось? - спросил я.

- Да. - Нина сжала мою руку выше локтя, точно все еще не верила, что она дома, в постели, а не где-то там, в страшном, куда увело ее сновидение.

Я приподнялся, опираясь на локоть.

- Расскажи, что было после того, как тебя отпустил немец?

- Австриец, - поправила Нина, в глазах ее все еще стоял страх от пережитого во сне. - Когда он в узенькую щель вытащил меня из сарая, я вскочила и посмотрела ему в лицо, в глаза сквозь его очки: что мне делать, куда идти?.. Я еще не верила, что на свободе. Он был очень встревожен и волновался не меньше моего... Оглянулся направо, налево, потом ткнул пальцем в одну избу, стоящую в отдалении, в сумраке, во вторую избу, а потом махнул рукой на промежуток между ними и легонько толкнул меня вперед, и я поняла, что мне надо идти в проулок, где росла высокая ветла, а рядом с ней был колодезь с журавлем; этот колодезь я приметила днем, когда смотрела на улицу в щелку из сарая... Знаешь, Дима, какое странное состояние вдруг овладело мной... Солдат меня толкает, а я стою, ноги не слушаются. Наконец он почти крикнул: "Скорьей!" И толкнул сильнее. Я сперва пошла тихо, потом побежала. Угодила ногой в какую-то канаву, упала, вскочила и опять побежала. Вот он, колодезь, вот изгородь... Остановилась, прислушалась... Тихо кругом, ни голоса, ни шагов, ни выстрелов. Только сердце стучало в ушах... Сколько времени я тут стояла, не знаю. Может быть, долго, а может быть, минуту, которая показалась мне часом. Донеслись из дальнего конца села голоса, и я не стала искать калитку, перелезла через изгородь на огород. Под ногами зашуршала завядшая ботва. Я так захотела есть, что тут же, наклонившись, нащупала на грядке и выдернула, кажется, брюкву, кое-как вытерла листьями и съела... В это время в село вошла автомашина с горящими фарами. Свет фар осветил огород, я упала между грядок. Машина завернула за угол сарая, где находился Никита, остановилась, и я поняла, что приехали допрашивать Никиту, мучить и что его, наверное, расстреляют... Я заплакала. Сидела на грядке чужого огорода и плакала...

Нина замолчала, сглатывая подступивший к горлу ком: она и сейчас плакала.

- Я ругала себя за то, что оставила его одного, будто предательница. Хотела даже вернуться, чтобы... вместе встать перед фашистами... Не вернулась потому, что знала, Никита никогда не простил бы мне этого: моя жертва была бы лишней и бессмысленной. И потом... мне жаль было тебя. Ужас как жаль! Мы бы никогда не увиделись с тобой, у нас никогда не было бы вот этой ночи... - Нина, повернувшись, коснулась моего плеча мокрым от слез лицом.

- Что же ты плачешь? - спросил я, осторожно вытирая ее щеку ладонью. Никита ведь жив! И мы, видишь, вместе.

- Да, - сказала Нина; всхлипнув. - Я ведь не знала тогда, что он останется жив. И не знала, что увижу тебя. Я была так одинока в тот миг!.. Представляешь, Дима, осенняя ночь, темнота со всех сторон, темное небо над головой... Такое впечатление, будто весь свет вымер и я одна, маленькая, озябшая, сижу на грядке и плачу... Ем брюкву и плачу... - Нина внезапно и коротко рассмеялась. - Вот чудачка!

- Что было дальше?