Берлин и его окрестности

Красные кирпичные стены. Унылая казенная одежда, сочетание тоски и «носкости», по которому у нас безошибочно распознается всякое учреждение – госпиталь и тюрьма, школа и почта, полиция и даже храм божий. Грустный сад пестроцветьем осенней листвы тщетно силится придать налет душевности могучему и безликому зданию. Оно все равно остается казенным домом и краснокирпичной громадиной, которую силой воткнули в живую природу. Кстати, Фрёбельштрассе расположена в том районе Берлина, где краснокирпичная атмосфера вообще господствует. Справа от приюта за дощатым забором то ли пустырь, то ли начинающаяся стройка, чуть дальше виднеется одинокий фургон, очевидно, временное пристанище приезжего люда. Пренцлауэрская аллея своим поэтичным названием обязана хилой веренице чахоточных деревьев, боязливо взирающих на унылую брусчатку и пригородную нищету, словно они созданы не природой, а объявлены деревьями постановлением берлинского магистрата. Впереди госпиталь, позади ночлежка для бездомных. У входа полиция гостеприимным плакатом «Добро пожаловать» приветствует тех, кто обычно норовит от нее скрыться. Нескончаемые коридоры встречают посетителя сиротством и холодом учрежденческой побелки. Старший инспектор – рослый блондин, добряк, который все понимает, потому что повидал всякое. Впрочем, здесь у всех служащих под сукном казенной формы бьется человеческое сердце. Кому вверено надзирать за нищетой, тот снисходительнее к грехам человеческим. Чтобы научить государственных служащих человечному отношению к людям, надо бы всех их обязать отрабатывать месячное дежурство в приюте для бездомных.

Спальный зал и люди

Спальный зал являет собой относительно узкое, но неимоверно длинное помещение. Здесь вполне можно было бы устраивать променады, если бы не стоящие поперек дороги кровати – они выстроились по-военному в два ряда, строго напротив друг дружки. В середине, где, по идее, должен быть проход, тоже во всю длину тянутся кровати. Голые железные каркасы, проволочная сетка – словом, мечта аскета. Каждый бездомный получает тонкое бумазейное одеяло, правда, чистое и продезинфицированное. На этих кроватях бездомные сидят, спят – словом, как-то располагаются. Странноватые, гротескные фигуры, словно сошедшие со страниц приключенческих романов и сцен нищеты, которыми так богата вся мировая литература. Вид у них почти неправдоподобный. Седобородые старики в лохмотьях, бродяги, у каждого из которых, словно приросший груз прошлого, за спиной всенепременный узел. Жалкая обувка, на которой пыль десятилетних странствий. Мужчины средних лет, в обносках обмундирования, с печатью голода и суровости на смуглых, почти коричневых лицах. Юноши и подростки в широченных, кое-как подпоясанных, болтающихся штанах, со смесью затравленности и упрямства во взгляде. Женщины в серобуром тряпье, бесстыдные и запуганные, любопытные и равнодушные. В каждом зале по сто человек. Женщины, юноши и взрослые мужчины размещаются отдельно. Очередная смена заполняет зал примерно часа за два. Прием начинается с четырех пополудни и заканчивается в девять вечера. Миску горячей похлебки получает каждый.

Неизвестный фотограф. Столовая для безработных. Около 1929 г.

Совсем уж доходягам дают добавку. Каждое утро осмотр больных. Больных много. Чаще всего жалуются на ноги. Ведь эти люди весь свой век вынуждены бродить по свету. Примерно у половины венерические заболевания. У большинства вши. Стоит немалых трудов уговорить их пройти помывку, а одежду сдать в прожарку. Дело в том, что от дезинфекции приходит в негодность их и без того ветхое тряпье. Так что бедолаги предпочитают остаться при невредимых вшах, чем в поврежденной одежке.

Семьи

Семьи живут в отдельных деревянных будках, сколоченных и установленных прямо в спальном зале. Некоторые уже обосновались здесь чуть ли не с удобствами. В каждом углу зала имеются газовая горелка и небольшая плита. Здесь женщины могут стряпать. На протянутых веревках сушится белье, впитывая в себя все ароматы стряпни, пищеварения и людского сообщества. В каждой будке газовая лампа. Здесь нашли приют беженцы. Из Пруссии, с Рейна, из Гольштинии. Многие уже перезнакомились. Ходят друг к другу в гости. Некоторые исхитрились даже прихватить с собой – или невесть как раздобыть уже здесь – кое-какую мебель. Нетрудно представить себе, как здесь иной раз ругаются друг с другом хозяйки. Из-за шалости ребенка, из-за кастрюли. Да, из-за такой вот ерунды способна ругаться беднота. Дети белокурые и слегка немытые. Игрушек у них нет, и вся их радость в этом мире – большой двор, десяток камушков красивой гальки, дерево и всё, что за воротами. Там, за воротами, такая красота…

Подполковник