Берлинская флейта

Не переносят друг друга сирень и ландыш, виноград и редька.

Брамс ни во что ставит симфонии Брукнера, Брукнер свысока смотрит на Брамса.

В одном грамме почвы — миллиарды гармонично сосуществующих живых существ.

Неошкуренные бревна сгнивают быстрее ошкуренных.

Клесты питаются семенами хвойных деревьев, пропитываются смолой, не гниют.

Григ ценит теплоту и сердечность музыки Шумана.

При сильном ветре у снежинок обламываются лучи и грани.

Пчелы каким-то образом узнают пчел своей семьи.

Ночью можно увидеть танцующих пчел — это разведчики с помощью танца рассказывают остальным, куда нужно лететь утром.

Солодка голая, пион уклоняющийся.

Древние греки называли Азовское море Меотидой, римляне — Палюс Меотис, скифы — Каргулак, венецианцы — Маре Фане, арабы — Бахр-эль-Азов.

А сейчас?

А сейчас это уже, пожалуй, металлургический отстойник, посыпаемый сверху золой и пеплом.

И все же.

И все же?

Да, и все же.

Что же?

Да так… ничего…

То есть?

То есть скулит и ноет душа.

Туда ей хочется?

Туда.

Но там же…

Я понимаю, и все же…

Вот и Георгию хочется в свою Грузию, хоть там сейчас совсем не до художников.

Они собираются в Париж.

Георгий и Моника на несколько дней на машине собираются в Париж на выставку, приглашают и меня, но мне сейчас не до Парижа.

Нужно найти выход из тупика.

Моцарт легко использовал чужие музыкальные темы.

Он не боялся учиться.

Он учился у Гайдна, Гайдн — у него.

Строители подтягивают строительную технику.

Грохот отбойных молотков и бетономешалки.

Из этого тоже можно что-то извлечь.

Георгий и Моника уезжают.

Они просят меня поливать цветы.

Один в огромной квартире.

Шенберг требует от Берга беспрекословного повиновения и абсолютной верности.

Учитель и ученик.

Малер в восемь лет поколотил своего непонятливого ученика по фортепиано.

Полеты ночных мышей, всплески форели.

Рожь шумит, качается.

Обручальное кольцо сползает с усохшего пальца и катится по паркету.

Желательно еще немного продержаться.

Желательно все же еще немного продержаться.

Ветер подует, листья посыплются, полетят.

Ветер подует, листья посыплются, полетят, только марля на ветке останется.

Чуть вперед, чуть назад, чуть выше, чуть ниже.

Уходит.

Уходит под моросящим дождем в сторону темного леса.

Зеленый плащ, клетчатый шарфик, черный берет на копне черных вьющихся волос.

На фоне тревожных фигураций струнных.

Текучесть, неопределенность, медленное движение, долгое пребывание в одном состоянии.

Как идет, так и идет.

Потеря слуха после удара в ухо.

Уж лучше бы до конца добили.

Жил он в бараке, его отца приглашали в другие семьи пороть непослушных детей.

Вскрик флейты на фоне бездонно низкого баса.

Иллюзий давно уже никаких.

Они еще в Париже.

Цветы поливаю.

Мебель, цветы, картины.

Стены, окно, потолок.

Водка с Клехом на рассвете в районе станции Халензее.

Что-то в нем похожее на моего Учителя.

Мост, железная дорога.

И там был мост, а под мостом — железная дорога.

Трамвай в Берлине скоро исчезнет, говорит Набоков.

Не исчез.

Садишься в трамвай и куда-то едешь.

Улица Артема, проспект Металлургов.

Все ближе и ближе трубы, все выше и выше трубы, трубы вертикальные, горизонтальные, наклонные, прямые, изогнутые.

Дым, грохот, огонь.

Одно движение — и тебя нет.

Жидкий шлак — штука серьезная, следов не остается.

И это твой последний полет на фоне тремолирующих газгольдеров и хорала кауперов.

Суховей продолжается, цветы горят, пчелы падают на лету.

Ветер, цветы, пчелы.

Ветер, зола, пепел.

Грохот отбойных молотков и бетономешалки.

Ритм.

Тяжелый ритм.

Аккорды.

Тяжелые, мерно повторяющиеся аккорды.

Чакона.

Вода и солнце, катера и яхты, голубые небеса и белые паруса, холмы и леса, вечерние толпы гуляющих, музыка уличных музыкантов, блеск металла, стекла, мрамора, ночной шум листвы и фонтанов, свет фонарей, окон, луны, слезы на безлюдной окраине города.

Условия плохие — проблема.

Условия хорошие — проблема.

Условия превосходные — проблема.

Они вернулись.

Моника и Георгий вернулись из Парижа.

Она — блондинка, он — брюнет.

Она — немка, он — грузин.

Вино белое, красное.

В детстве ее заставляли играть на флейте, флейта сохранилась, корпус деревянный, наконечник серебряный, она мне ее дарит.

Механическая часть флейты нуждается в ремонте, строй ее на полтона ниже, чем принято сейчас.

Дочь укладывает свою куклу спать, что-то напевает, он прислушивается и говорит, что ей, кажется, нужно учиться музыке, и приносит блок-флейту, позже помогает купить большую флейту, а теперь ей нужна профессиональная флейта, о чем должен позаботиться уже непосредственно ее отец, то есть я. А денежки? Увы. То есть? Ну, нету пока, не заработал еще, да и заработаю ли… запутался, заблудился… никак не выползу из этих блядских дебрей… А он? А что — он? Он отпустил меня на все четыре стороны. Что ж, теперь ты свободен, сказал он год назад, на рассвете, в Афанасово, после очередной моей истерики.

Завел меня в эти сучьи дебри, завел и оставил!

Ты вынудил меня учить ее музыке — ты и покупай флейту!

Что молчишь?! Надежд твоих не оправдал?! В лицо тебе напердел?!

Уходит, не оглядываясь.

Уходит, не оглядываясь, под моросящим дождем в сторону темного леса.

Конечно, что я ему.