Берлинская жара

– Видите ли, Юнас, Черчилль ненавидит Гитлера больше, чем Сталина. Пока. Это чувствительный момент. Любая попытка войти в переговоры с немцами сразу напоминает о том, как Гитлер обвел вокруг пальца Чемберлена. В Англии такие трюки помнят долго. А после – Дюнкерк. С тех пор любые формы политики умиротворения вызывают у нашего премьера несварение желудка. Но линия Галифакса, который сейчас является послом в США, на примирение с немцами против Советов, благодаря его связям с американскими верхами, постепенно обретает силу. У янки нет никаких комплексов в отношении рейха и его лидеров. Они поладят с самим чертом, если тот предложит им выгодный процент от сделки.

Три дня назад на стол Черчиллю легло донесение о встрече с Хартманом, который числился завербованным агентом СИС. Черчилль был, как всегда, афористичен. «Я готов договариваться с червями в банке, но до тех пор, пока мне не понадобится самый жирный, чтобы насадить его на крючок», – проворчал он, жуя сигару. «Позвольте заметить, сэр, – взял слово шеф «Интеллидженс сервис» генерал-майор Мензис, – что эти люди приходят к нам не с пустыми руками. Канал Хартмана – надежный канал. Да и адмирал Канарис все эти годы был нам полезен». Черчилль отмахнулся: «Канарис больше ничего не может. Он слаб. Мы будем вести торг только с теми, кто предложит нам исключительный товар. Оплеуха Сталину стоит очень дорого». И Мензис, и Лэм считали, что Черчилль не заглядывает далеко вперед, наслаждаясь властью над обстоятельствами. Но победы русских становились все более опасными для будущего противостояния с большевиками – а в нем никто не сомневался, и Черчилль в первую очередь.

– Это хорошо, что Хартман не выступает от имени Канариса.

– Почему? – удивился Виклунд.

– Адмиралу больше не верят. Нужны новые люди. И даже не люди, а…

Виклунд молчал, дожидаясь, пока Лэм подберет правильные слова.

– Попросите Хартмана аккуратно, ненавязчиво поставить в зависимость нашу готовность принять условия оппозиции от весомых данных по урановым разработкам рейха. Ну, вот хотя бы этот доклад Гиммлера, о котором он упомянул. Что в нем?.. Давайте начнем разговор с этого.

– Вы имеете в виду чудо-оружие?

– Бомбу. – Лэм остановился, тронул Виклунда за пуговицу на пиджаке и посмотрел в сторону. – Я имею в виду бомбу с урановой начинкой. Пусть постараются, раз у них есть такие возможности. Вот тогда мы скорее всего примем их условие.

Помолчав, он добавил:

– Да, и пусть не рассчитывают, что американцы будут снисходительнее. В этом вопросе янки и мы – одно целое. Так и передайте.

Дальнейший разговор касался технических деталей.

Берлин, Панков,

8 июня

Гесслиц ожидал Хартмана в маленькой пивной «Пьяный Ганс», затерянной в узких переулках Панкова. На противоположной стороне была закусочная, где за столиком перед окном, потягивая кофе, расположился Оле. Перед закусочной он выставил свой «Опель». Прохожих на улице почти не было. Несмотря на то, что в середине марта район подвергся авианалету «Ланкастеров» и «Галифаксов», превративших несколько рядов доходных домов в горящие руины вместе с жителями, булыжные мостовые были очищены от мусора и безмятежно блестели на солнце. В уцелевших зданиях жизнь стала даже более насыщенной, чем раньше, поскольку многие семьи приютили у себя в квартирах лишившихся крова соседей. Гесслиц знал этот район как свои пять пальцев: именно здесь он начинал свою карьеру в сыске.

Хартман приехал на такси, которое отпустил за два квартала от места встречи. Ровным шагом он прошел вдоль похожих на выломанные зубы развалин, огражденных наспех сколоченными заборами, мимо старой пекарни, продуктовой лавки с небольшой очередью из усталых женщин, филиала общества организации досуга «Сила через радость» и районного подразделения Германского трудового фронта, в котором наблюдалась деловая суета, свернул на перекрестке налево и, убедившись, что улицы безлюдны, вышел к «Пьяному Гансу». Дверь тихо звякнула. Гесслиц сидел в дальнем углу с кружкой пива. Кроме него в зале находились трое: плотный тип в бретонской кепке, натянутой на бритую голову, перед стойкой, и парочка работяг в синих комбинезонах возле противоположной стены. Среди этой публики ухоженный Хартман, хоть и одетый в самый неброский костюм из своего гардероба, смотрелся залетной птицей.

По тому взгляду, мелкому, оценивающему, которым зацепил Хартмана тип в кепке, по принужденно-расслабленной позе и легкомысленному виду, плохо маскирующему напряжение слуха, Гесслиц безошибочно определил в нем осведомителя районного отделения гестапо, в задачи которого входило наблюдение за любыми подозрительными персонами на вверенном участке с последующим информированием начальства. За это хорошо платили.

У них было минут двадцать, не больше, и все-таки Гесслиц не удержался:

– Хочешь анекдот? Совсем свежий.

Вместо ответа Хартман пожал плечами.

– Значит… это самое… звонит в полицейском участке телефон… во-от… «Эй, тут дерутся проститутки с педерастами!»… А им, значит, это самое, говорят: «Ну и как там наши?»

– Всё? – помолчав, спросил Хартман.

– Всё.