– Понимаешь, я бы посмеялся, честное слово, – сказал он с подчеркнуто серьезным лицом, – но я не понял, кто ваши-то – передасты или проститутки?
– Не знаю, – буркнул Гесслиц. – Вот в полиции все ржут.
– Ну, хорошо, чтобы тебе было приятно, то я тоже поржу. Вот смотри.
Хартман захохотал деревянным хохотом. Гесслиц не сдержался и тоже рассмеялся. Бретонская кепка приникла к кружке. В зал, опираясь на трость, вошел крупный, усатый старик в тирольской шляпе, держа за руку мальчика лет шести. Они уселись за соседний столик. Из служебного помещения вышел официант с подносом под мышкой и плывущей походкой приблизился к вновь пришедшим.
– Чего изволите? – с отчужденной любезностью спросил он.
Старик заказал лимонад и сто грамм охлажденного шнапса.
– Ладно, давай говорить, – сказал Гесслиц и отхлебнул пива. – Отсюда не слышно.
– В том, что сообщил тебе Оле, ничего не изменилось. – Хартман сунул в рот сигарету. – Послезавтра, в два часа пополудни, здесь, на площади. Буду я и Оле. Ты не ходи. Как и договорились, если окно моего кабинета не будет приоткрыто – значит что-то пошло не так… Ну, в общем, ты сам знаешь, что тогда делать.
– Угости сигаретой, – сказал Гесслиц. Франс протянул пачку. – Планы Панкова я передал Оле. Он прошел весь маршрут.
– Знаю.
– Там есть свои тонкости. Я кое-что подготовил. На всякий случай.
Еще раз они обозначили все пункты предстоящей встречи со Шварцем на Рыночной площади.
Держа на подносе стакан лимонада и стопку шнапса, официант вернулся к старику с ребенком. Слегка нагнулся, отведя руку с подносом в сторону, и спросил:
– Кому шнапс?
Старик изумленно посмотрел на него, побагровел от возмущения и ткнул пальцем в мальчишку:
– Ему!
С невозмутимым видом официант поставил шнапс перед ребенком, лимонад – перед стариком и спокойно удалился. Старик сокрушенно выдохнул, покачал головой и поменял стаканы.
Когда всё было оговорено, Гесслиц сказал:
– Вчера от Старика пришла шифровка. Он информирует, что личный врач Гиммлера Феликс Керстен, он гражданин Финляндии, мануальщик, у него клиника в Берлине, что он побывал в Стокгольме и там встретился с Абрахамом Хьюиттом, который является рукой Рузвельта в Швеции и агентом Управления стратегических служб. Вероятно, Гиммлер начал прощупывать почву для контакта с американцами. Вероятно, это была их первая встреча. За нее Гиммлер заплатил тем, что тайно выпустил из лагеря в Голландии небольшую группу евреев.
Хартман задумался, задержав горящую сигарету возле губ.
– А чья это идея? – спросил он. – Сам Гиммлер до такого бы не додумался.
– Судя по всему, это предложил Керстен. Так считают наши. Вероятно, у них есть основания так считать, иначе они бы этого не говорили.
– Разумеется, ни с Борманом, ни с Герингом такая акция не согласовывалась…
– Что угодно, но Гиммлер не похож на самоубийцу.
– Интересно… Это интересно… Такое может позволить себе только один человек в рейхе. – Хартман затянулся, выпустил дым через ноздри и загасил окурок в оловянной пепельнице. – Хорошо, подумаем над этим после Панкова. Идем?
– Погоди, – удержал его Гесслиц, и голос его потеплел. – Тут еще кое-что. Взгляни.
Он выложил перед Франсом две фотокарточки. Франс замер. На одной был чернявый, смеющийся мальчишка лет шести с торчащим кверху чубчиком на бритой голове, в коротких штанишках с одной лямкой. На другой – он в окружении смеющихся детей, позади – женщины в халатах, очевидно, воспитательницы, и трехэтажное здание с облезлыми пилястрами.
– Дом для детей иностранцев в Иваново, – пояснил Гесслиц. – Это километров триста к северу от Москвы. Там хорошее снабжение, свежий воздух… Вот.
– Санька, – улыбнулся Хартман.
Скоро пять лет, как он не видел сына. Когда сестра милосердия из Мадрида Светлана Иваницкая, примкнувшая к терцио «Донна Мария де Молина», в котором русские добровольцы воевали против республиканцев, объявила о своей беременности, Франсиско Хартман немедленно попросил ее руки. На тот момент он работал в штабе каудильо Франко, которого хорошо знал по службе в Марокко, и его отношения с русской эмигранткой длились уже не первый год. Это была не просто связь: Хартман потерял голову от любви к белокурой красавице с тонкими, аристократическими манерами.
Ее отторжение нацизма, как идеи, как способа жить и чувствовать, постепенно передалось и ему, тем более что и мать его, чистокровная немка из Кёнигсберга, фамилию которой он перенял, категорически отказывалась принимать происходящее в рейхе, руководимом «этой мразью с грязным мочалом под носом». Поэтому для него не стала большим потрясением открывшаяся связь Светланы с советской разведслужбой.
В 36-м их тайно переправили в Москву, но уже через восемь месяцев было принято решение вернуть Хартмана в Испанию с соответствующей легендой, чтобы затем обеспечить его переезд в Германию.