Берлинский боксерский клуб

– Хильдегард, немедленно ступай к себе, – скомандовал отец.

– Ну папа…

– Да, Хильди, пойдем, – сказала мама.

– Мамочка, ну пожалуйста… – начала хныкать Хильди.

– Пойдем, – повторила мама, взяла ее за руку и повела из прихожей.

Когда они скрылись в комнате Хильди, герр Диркс продолжил:

– Герр Коплек застал их в подвале за предосудительным занятием.

– Коплек врет! – выпалил я.

– Карл! – Отец жестом велел мне придержать язык, а затем обратился к Дирксу: – В чем конкретно обвиняют моего сына?

– Подробностей я не знаю. Достаточно того, что между ними происходил неприемлемый телесный контакт.

– Мы ничего плохого не делали, – сказал я. – Коплек сам…

– Карл, – снова прервал меня отец. – Что у тебя с дочерью Хаузеров?

– Мы с ней друзья. Близкие друзья. Она бы никогда не сказала, что я делаю что-то неприемлемое.

– Она ничего не говорила, – сказал герр Диркс. – И не скажет. Родители не хотят, чтобы ее впутывали в эту историю. Поэтому они отказываются что-либо подтверждать или отрицать. Им нужно, чтобы все скорее закончилось.

– Коплек все наврал, – сказал я.

– Юрген Коплек работает в нашей компании семнадцать лет. Человек он не слишком приятный, но с обязанностями справляется безупречно. Боюсь, в сложившейся ситуации я буду вынужден просить вас съехать с квартиры.

– Съехать? – ошарашенно воскликнул отец. – Это вы, наверно, так шутите.

– Боюсь, я совершенно серьезен.

– И все из-за такой ерунды! Им по шестнадцать лет, они держались за руки…

– По словам герра Коплека, они зашли гораздо дальше рукопожатия.

– Папа, Коплек все выдумал. Это он сам, а не я, вел себя непристойно. И вообще, он просто ревнует.

– Я пришел сюда не для того, чтобы разбирать, кто из вас с герром Коплеком прав, а кто виноват, – прервал меня герр Диркс. – Однако не могу не заметить, что вряд ли кто-то поверит, будто ариец сорока двух лет от роду способен испытывать ревность к шестнадцатилетнему еврею. Вы должны отдавать себе в этом отчет.

– Отдавать отчет? – сказал отец. – Я отдаю себе отчет в том, что мы живем здесь уже десять лет. Целых десять лет! И всегда, даже в самые трудные времена вовремя вносили арендную плату. Разве не так?

– Все так. Но разговор сейчас не об этом.

– И, в конце концов, у нас как у жильцов тоже есть определенные права.

– К сожалению, в свете последних событий с этим нельзя безоговорочно согласиться. Правду говорит герр Коплек или нет, но скандальные слухи дошли до соседей, в том числе до членов партии. А мне неприятности ни к чему. Как и всем остальным. – Герр Диркс понизил голос. – Послушайте, я вполне допускаю, что ваш сын говорит правду. И мне, откровенно говоря, ужасно жаль, что так получилось. По мне, лучше бы все вышло иначе. Но, учитывая сложившуюся ситуацию, я не могу остаться в стороне. И поэтому вынужденно прошу вас освободить квартиру.

– Учитывая сложившуюся ситуацию… – пробормотал отец себе под нос. – А что, если мы откажемся?

– Слово «прошу» я употребил исключительно из вежливости. А если без околичностей, то вас выселяют, герр Штерн. И не пытайтесь поднимать шум. Этим вы ничего не добьетесь и только наживете дополнительные неприятности.

– И куда нам теперь деваться? – спросил отец, обращаясь скорее к самому себе.

– Будь моя воля, я бы с радостью вам помог, герр Штерн. Но, к сожалению, правила, принятые в нашей компании во исполнение новых законов, не позволяют сдавать свободное жилье евреям. Даю вам время до конца недели. И еще раз прошу меня извинить.

С этими словами он надел на голову котелок и вышел. Мы с отцом застыли в молчании. Я ждал, что он набросится на меня с упреками – это же из-за меня всю семью выселяли в никуда. Но вместо этого отец тяжело вздохнул и сказал:

– Осталось придумать, как рассказать об этом маме.

– Папа, я…

– Не надо ничего объяснять. Я верю, что ты вел себя, как благородный человек. Или, во всяком случае, проявил ровно столько благородства, сколько она от тебя ожидала. – Отец улыбнулся. – Я ведь тоже был мальчишкой. И хочу, чтобы ты помнил, что добиваться внимания девушки – правильно при любой власти. Ни за что нельзя лишать себя этой радости, одной из самых ярких в жизни. Вот. А теперь пора паковать вещи.

Он пошел разговаривать с мамой, оставив меня наедине с нахлынувшими переживаниями. До сих пор мне не приходило в голову, что отец понимает меня гораздо лучше, чем я когда-либо мог надеяться. Несмотря на все обрушившиеся на нас беды, он шел по коридору с высоко поднятой головой, широко расправив плечи. Если раньше я думал, что такая осанка говорит о высокомерии и холодности, то теперь увидел в ней свидетельство силы и решительности. Казалось, за ним по пятам следует тень солдата, которым он когда-то был.

Следующие два дня мы с отцом целиком посвятили поискам новой квартиры, ходили от дома к дому, но везде получали отказ. Домовладельцы-неевреи евреев к себе больше не селили. В еврейских кварталах нас тоже ждала неудача: все дома, принадлежавшие евреям, были переполнены, потому что евреев из нееврейских районов выживали по всему городу.