Берлинский боксерский клуб

Несколько кварталов мы бежали молча, в полной уверенности, что Коплек не далеко от нас отстал. Совсем уже близко к дому Грета начала заметно уставать. Я огляделся по сторонам, убедился, что никто на нас не смотрит, и увлек ее в темный проулок.

– Что нам теперь делать? – спросила Грета, запыхавшись.

– Не знаю. Надо подумать.

– Он знает, что мы встречаемся. И обо всем расскажет моему отцу.

– Мы ничего плохого не сделали. А он сделал. Напал на тебя. Давай сами все про него расскажем.

– Нам никто не поверит, – возразила она. – Мы дети. А ты к тому же еще и еврей. Мало ли что он про нас нарассказывает.

– Так ведь он ничего не видел.

– Он видел, как мы тогда целовались в подвале.

– Это же было два года назад.

– Какая разница? Этого будет достаточно.

– Достаточно для чего? – спросил я. – Для того чтобы меня арестовали?

– Не знаю. Может быть, и для этого.

– Надо было все-таки ему врезать.

– Тогда бы ты точно влип. Слушай, мне пора.

– Постой, а если Коплек и правда на нас пожалуется?

– Нужно, наверно, свою версию придумать.

– Я ничего придумывать не стану. Просто расскажу все как есть.

– Нам нельзя рассказывать правду. – Грета уже чуть не плакала. – Пожалуйста, Карл, ничего никому не говори. Коплек, может быть, тоже промолчит.

– Ага, промолчит и снова станет к тебе приставать. Что тогда делать?

– Я не знаю. Просто, пожалуйста, никому ни слова.

– Грета…

– Прошу тебя, Карл, мне надо идти. – Она отстранилась от меня.

– Подожди, – сказал я.

Мне отчаянно хотелось, чтобы она осталась, хотелось обнять и защитить ее.

– Прости, мне на самом деле пора.

Она повернулась и бегом бросилась по направлению к дому. Я проводил ее взглядом и, только когда она уже скрылась из виду, сообразил, что не отдал ей открытку и коробочку с подвеской.

«Галерея Штерна» открывается вновь

Тем вечером я ничего родителям не сказал. Чем дальше, тем сильнее давило меня чувство вины, смешанное с первобытным страхом разоблачения. В ночи казалось, что это не стрелки тикают на часах, а дамоклов меч раскачивается у меня над головой. В голове снова и снова звучал голос зовущей на помощь Греты, снова и снова перед глазами вставала страшная картина: герр Коплек прижал Грету к дереву, взгляд ее глаз, обычно спокойный и уверенный, полон ужаса и бессильного страха. От этого мои чувства к ней делались ярче, чем когда-либо прежде, страстное желание видеть ее нарастало, как жар у опасно больного.

Утором я не стал спускаться в подвал и потом весь день делал все, чтобы ненароком не столкнуться с герром Коплеком. По пути в школу и обратно я подолгу околачивался возле подъезда в надежде встретиться с Гретой, но она так и не появилась. Открытка и подвеска были у меня при себе на случай, если все-таки выпадет возможность тайком передать их Грете. Больше всего на свете мне хотелось поговорить с ней, убедиться, что у нее все в порядке, и понять, знает ли про нас с ней ее отец – от нее самой или от Коплека.

День прошел без приключения, и к вечеру мне стало немного спокойней. Ужинали мы все вместе, что в последнее время бывало редко, потому что отец работал допоздна, а мы с мамой вечерами разносили посылки. На ужин мама приготовила нехитрое блюдо из лапши, перетертой тушеной репы и подливы, в которой даже попадались отдельные мясные волокна – мясо мы теперь покупали редко и только самого низкого сорта. Хильди называла это блюдо «тушеными шнурками».

Мы только-только сели за стол, когда в дверь громко постучали. Мы все замерли. После ареста дяди Якоба мы много наслушались о том, как гестапо без всяких объяснений забирает людей по ночам.

– Ты кого-нибудь ждешь? – спросил отец у мамы.

– Нет, – тихо ответила она.

Я, услышав стук, решил, что это герр Коплек пришел со мной поквитаться. Отец затаился, будто надеялся, что незваный гость уйдет. Но через несколько мгновения стук повторился.

– Герр Штерн? – раздался голос из-за двери. – Это я, Фриц Диркс.

Отец сделал удивленное лицо, встал и пошел открывать.

Фриц Диркс работал в крупной компании, которой в нашем квартале принадлежало несколько многоквартирных домов, в том числе тот, где жили мы. Кроме того, он был большим любителем искусства. Друзьями они с моим отцом не были, но отношения поддерживали хорошие. Герр Диркс бывал в галерее на вернисажах, а несколько лет назад даже купил у отца какую-то живописную работу.

Из кухни я видел, как отец впустил герра Диркса, высокого сухопарого старика, тщетно маскировавшего лысину последними оставшимися на голове седыми прядями. Он держал в руке шляпу-котелок, выражение лица у него было при этом чрезвычайно серьезным.

– Прошу простить меня за беспокойство, герр Штерн.

– Ничего страшного, герр Диркс. Пожалуйста, проходите. Не хотите чего-нибудь выпить?

– Нет-нет, спасибо.

– Чем, в таком случае, я могу вам служить?

– Боюсь, у меня к вам крайне неприятное дело.

– Да?

– Ваш сын уличен в неподобающем поведении.

– Карл?

– Да. Его обвиняют в том, что он непристойно домогался дочери Хаузеров.

– Что?

– Это неправда! – Я вскочил и бросился в прихожую. Мама с Хильди поспешили за мной.