Берлога солнца (сборник)

Уже скоро меня выпустят из затхлого предбанника, выпустят в тот мир, мир, пропахший морскими закатами, апельсинами, смуглой кожей. А если она придёт и скажет: «Ваша фамилия в этой стране недействительна. Можете взять на выбор из списка еврейскую фамилию, а не хотите – возвращайтесь на преданную вами Родину»? И я… я выберу, стану Моисеевым, или Звездодавидовым, или Тель-Авивским. А что, Александр Тель-Авивский, звучит. Как только увижу её, сразу закричу: «Я готов стать Тель-Авивским!». Вот и она, протягивает голубые корочки. Значит, моя фамилия признана еврейской. А я думал, что как Кауфман…

Деньги на первое время в конверте. Полчаса по ночному шоссе на такси, и я в Бней-Браке. Небольшой город, примыкающий к Тель-Авиву. Ха-Роэ – название моей улицы. Солянка, Ленинский, теперь – Ха-Роэ. Ха… забавно. Домики маленькие, грязи не видно. Её и не должно быть, ведь здесь живут изящно одетые люди с одухотворёнными лицами. Завтра, всё завтра: и лица, и дома в утреннем свете, а сейчас спать.

В дверь кто-то стучится. Открываю глаза… уже утро, спал не раздеваясь. Зато можно сразу подойти к двери. На пороге черный человек с белым лицом. Его хочется дёрнуть за завитушки. Торчат из-под шляпы как пружинки-фонарики на новогодней ёлке. Говорит на плохом английском, для убедительности размахивая руками с бахромой тонких пальцев. Может, на завтрак приглашает, а может, из сатанистов, в секту заманивает. Я подхожу вплотную, пристально смотрю в глаза. Сектант смущается бородатым лицом, отходит на шаг назад. Плохой признак, надо бы до зеркала добраться. Спрашиваю про цель прихода, уродуя лицо наигранной доброжелательностью. Он трясёт головой, лепечет тонкими губами. Я понимаю, что приглашён к семи в синагогу на празднование чего-то. Хорошо, что не сектант, просто посыльный евреев. Обещаю прийти, закрываю перед ним дверь.

Подхожу к окну. Силуэты прошлой ночи проявились неопрятными изображениями домов с грязно-белыми окнами. Улица в снующих посыльных. Может, праздник, и людей нарядили, а может, от недосыпа. Падаю на кровать досматривать прерванный сон. Табун, лошади на скаку врываются в большое зеркало. Одна застряла, хвост и задние копыта остались перед зеркалом. Упирается подковами в грязный пол, пытается слиться с отражением. Опять стук. Неужели семь, неужели проспал весь день? И вправду, свет не такой яркий, как днём. Сейчас будет торопить, смешные у него капроновые чулки, как у девчонки, и шляпа эта. Наряжают как скоморохов. Интересно, а если сказать ему: «Шалом, you сап leave your hat on»? Рассмеётся или отпрянет, как утром? Надо зеркало всё-таки где-нибудь купить – хоть маленькое, карманное.

Но за дверью стоял другой. На нём не было ни шляпы, ни колготок. Рубашка в клеточку, чёрная полоска грязи на воротничке, на голове нимбом блин. Это у евреев называется «кипа». Интересное слово. Нет кого/ чего – кип, дать по чему/кому – по кипе, бросить кем/чем – кипой.

– Вы новенький? Новая жертва сионистской агитации? Заманили! Как дураков, свозят сохнутовские акулы, – воинственно поблёскивая диоптриями, произнёс он вместо приветствия.

Человек говорил не переставая. Кипа сползла с черепа. Чем лысые крепят её к голове, булавкой больно, может, БФ-ом? Слушать непрошеного визитёра не хотелось, хотелось узнать, удалось ли лошади из сна протиснуться или она так и осталась по обе стороны зеркала. Но надо было устанавливать добрососедские отношения, и я предложил ему водки из фляги:

– У меня осталось немного тёплой. Не потому, что я тёплую больше люблю, просто холодильника тут нет. А ты что, в Сохнут на вечеринку звать пришёл? Меня уже звал в синагогу один, в чулках чёрных и шляпе.

– Я… я… – закашлялся он от возмущения, – да я Сохнут бы этот голыми руками, пережал бы им артерии и вены, яд несущие. Не ходи в синагогу, тебя там зазомбируют, посадят на иглу. Раз, другой, а на третий почувствуешь, что уже не можешь без их проповедей. Как наркотик! У меня они тоже пытались выбить почву из-под ног. Но я как Галилей – остался верен концепции вращения нашей планеты вокруг Солнца… Хотя меня не Галилео, а Лёней звать, – хихикнул он.

– А меня Сашей, – я протянул ему тёплую фляжку с водкой.

Он отхлебнул из узкого металлического горлышка, довольно крякнул:

– Давно совковую не пил, здесь другая, сладкая. Не люблю её, но приходится. Тебя как в этот гадюшник затащило, в этот притон мракобесия? – он отхлебнул ещё.

– Не надо меня настраивать против моего народа. Они ещё не успели мне сделать ничего плохого – ни эти посыльные в чулках и шляпах, ни женщина на регистрации… – я вынул фляжку из потных рук лысого, обтёр горлышко рукавом и затянулся длинным глотком.

– Успеют ещё, долго ждать не придётся. Через три дня эйфория встречи с исторической Родиной слетит с тебя, как трусы с девственницы, – он подтянул сползшие штаны.

– Времени сколько на твоих, они у тебя местное показывают? – я кивнул в сторону его наручных часов.