Бермудский Треугольник (СИ)

— Так вот, товарищ полковник, — срывая дыхание от возмущения, спешит доложить ретивый подчинённый. — Вы не поверите! Он утверждает, что вчера вечером имел сношения с местным населением… — Нелюбов заходится клёкотом площадной брани. — И откуда только этих слов понабрался: «имел сно-ше-ни-я!»… В процессе коих принял восемьсот!.. Вы можете поверить — восемьсот грамм водки! На одно подотчётное лицо! Такое в жизни бывает?

— Нет, конечно, — утешает не в меру разошедшегося руководителя сборов полковник с двумя орденами Красного знамени.

Дятлов, оторвавшись от написания рапорта, внимательно вслушивается и, дождавшись паузы, склоняется к уху Германа.

— Интересно, а что бы стало с Нелюбовым, если бы я сказал правду?

— Что?

— Его бы кондратий хватил! Я всё подсчитал: за день выпил не меньше полутора литров водки!

— Да-а-а?! Ты, Шурик, герой!

Беседующих офицеров перебивают.

— О чём вы там шепчетесь? — срывается в крик дознаватель. — Старший лейтенант Поскотин! Кто вам разрешил сесть? Товарищ полковник, ну вы только на это посмотрите!..

— Да, действительно… — пытается скрыть своё умное лицо за маской уставной суровости полковник Захаров. — Садитесь, Герман Николаевич. Пишите. Пишите рапорт на имя генерала Зайцева.

Поскотину становится плохо. «Значит, уже доложили начальнику Института». Его мысли прерывает пришедший в себя подполковник Нелюбов.

— Товарищи офицеры, а где вы, собственно, успели столько выпить, и кто ещё участвовал в вашей оргии?

Подполковник обводит глазами провинившихся. Все опускают головы. До Германа, наконец, доходит, что с ними нет Царёва из «партнабора». «Заложил!» — мелькает мысль, но остаётся не озвученной.

— Начальник патруля доложил, что вы сбились с дороги. Так это было? — вмешивается в разговор полковник Захаров, — Мне также доложили, что с вами был ещё пятый!.. Ну? Кто может прояснить ситуацию?.. Вот вы, Вениамин Вениаминович!

Мочалин порывисто встаёт, роняет рапорт, и начинает нести околесицу о заслуженной им грамоте передовика, а также о призовом фонде для ударников труда, после чего, теряя нить, вдруг вспоминает копну сена, где он, якобы, мирно отдыхал после завершения трудового дня.

Вызванный вторым, Дятлов невозмутимо повторяет версию о сношениях с местным населением, на ходу подтверждая алиби Мочалина, которого он якобы нашёл в копне, возвращаясь после упомянутых им «сношений».

— Да, вот ещё, — вдруг встрепенулся допрашиваемый, — под упомянутой ранее копной, мною, лейтенантом Дятловым, помимо младшего лейтенанта Мочалина, был обнаружен и старший лейтенант Поскотин, который… который лежал с закрытыми глазами на противоположной стороне означенной копны.

— Лейтенант Поскотин, поясните, что вы делали «с закрытыми глазами на противоположной стороне копны»? — пряча улыбку, спросил дотошный полковник Захаров.

Герман ошеломлён. Выстроенная им линия обороны должна была начинаться с библиотеки, а тут — копна!

— Что молчите, лейтенант?

— Да я и сам не помню, как после библиотеки в копне очутился…

Следователи не выдерживают. Полковник Захаров ломается пополам, за ним, задыхаясь беззвучным смехом, сгибается Нелюбов.

— Всё, на сегодня довольно! — вытирая слёзы, резюмирует Захаров. — Василий Петрович, проследите, чтобы рапорта были написаны и завтра к девяти — ко мне.

— Есть, товарищ полковник, — откликается подчинённый, провожая орденоносца к выходу. — Ну что, соколики, доигрались? — язвительно обращается он после минутного отсутствия. — Сам генерал Зайцев час назад по ваши души звонил! Смекаете, залётчики?!

Досрочное откомандирование

В Москву возвращались молча. На переднем сиденье чёрной «Волги» находился отрешённый от всего земного Терентьев, на заднем — пребывающий в штиле «Бермудский треугольник». После ночного допроса Сергей решительно порвал с прошлым и демонстративно дистанцировался от погрязших в грехе сослуживцев. Он сидел прямо, чуть облокотившись на спинке сиднья и через лобовое стекло, не мигая, смотрел вдаль, будто за рассечённой дорогой холмами силился узреть судьбу. Меланхоличный Дятлов дремал, уронив голову на грудь, зажатый с обеих сторон друзьями. Герман и посеревший от передряг Веничка вполголоса обсуждали возможные варианты развития сценария их дальнейшей службы.

Безвременно покидающих военные сборы провожали всем взводом. Наиболее совестливые курсанты утешали отъезжающих дежурными фразами, суть которых сводилась к банальной мысли, что «на месте провинившихся мог оказаться каждый». Петя Царёв, нервно теребя щёточку фельдфебельских усов, виновато оправдывался и деликатно зондировал вопрос относительно осведомлённости командиров о его участии в недавней вакханалии.

Подъезжая к Москве, Герман и Веник распалились как два скарабея, не поделившие дерьмо носорога. Мочалин громко шипел, доказывая, что Петьку Царёва надо было сдать ещё на допросе. «Чем он лучше нас?.. Срок бы скостили за чистосердечное признание!» Его оппонент стоял на своём. «Они и без нас всё знают… Выгонят — так хотя бы троих!.. Петька — мужик неплохой, к тому же — планерист, глядишь — и нас когда вспомнит!»