Бернард Шоу

В обсуждении приняли участие все руководители Общества. Слегка шепелявя, низко склонив голову, Уэбб с головокружительной быстротой сваливал на аудиторию тонны информации. Во фраке, с моноклем на черном шнуре, непререкаемо и всегда в лучшем парламентском стиле вещал свое Блэнд. Как перед непослушным классом, учительствовал Уоллес. Высокий, широкоплечий Оливье, с лицом, обрамленным темной бородой, не слишком деликатничал с процедурой и порой взрывался. Командирша миссис Уэбб демонстрировала свои железные нервы; ее обаяние было над угрозой оттого лишь, что чересчур часто ей приходилось быть правой. Шоу был всегда настороже, вызывающий, несдержанный, неотразимый, доводящий всех и каждого до белого каления, — хулиган, живчик, макиавеллист.

Против такой команды Уэллс не имел никаких шансов, пусть его огненные тирады и срывали аплодисменты. Оратор он был никуда не годный, мямлил, запинался. Временами его совсем не было слышно, а потом он пускал петуха. Упершись кулаками в стол, обращаясь к собственному галстуку, поминутно поправляясь и теряя нить, совершенно неожиданно и подолгу отвлекаясь на какую-нибудь постороннюю тему, он бубнил и ныл, оставляя самое невыразительное впечатление.

И он понял безнадежность и невыгодность своего положения. Вконец раздраженный Уэббами («Донной Кихот и ее Санчо Пансой») и завидуя Шоу (которого в минуты гнева он обзывал «бесполым двуногим» и «интеллектуальным евнухом»), он потерял над собой всякий контроль и-перешел на личности. На «старую шайку» посыпались обвинения во лжи, подлогах, интригах, шантаже; он окрестил их реакционерами, врагами человеческого рода и другими милыми прозвищами, что без счета лепятся одними преобразователями мира на других, если первые преобразователи не совсем согласны с планом мирового переустройства^ предложенным другими.

В своей автобиографии Уэллс признается, что он оказался не на высоте во время этого эпизода: «Не раз в жизни мне приходилось краснеть за себя, когда, несмотря на ощутимое внутреннее сопротивление, я выказывал редкостную глупость и бестактность; но особенно больно меня терзает воспоминание о несправедливости, поспешности и поистине непростительном тщеславии, что обнаружились во мне во время этой фабианской бури в стакане воды».

Блэнд и Уэбб гневались на Уэллса за то, что он выставил их по меньшей мере лгунами и интриганами. Шоу не разделял пафоса благородного негодования. Напротив, он обнародовал, что у него, как и у всякого другого, встречаются в жизни ситуации, когда он ведет себя ничем не лучше, чем тот Шоу, о котором говорил Уэллс:

«Меня мало заботит то обстоятельство, что, согласно каким-то этическим системам, все смертные подразделяются на классы, именуемые «лгуны», «трусы», «воры» и проч. Если верить такой системе, то я сам и лгун, и трус, и вор, и сластолюбец. Моя истинная, принятая ка себя в радостном сознании собственной правоты задача состояла, состоит и будет состоять в том, чтобы, если позволят обстоятельства, водить людей за нос; сторониться опасности; искать выгоды в отношениях с издателями и театрами и строить эти отношения на основе спроса и предложения, а не абстрактной справедливости; и, конечно же, поощрять все свои потребности. Если какая-либо система убеждений подразумевает, что тем самым я заявляю о себе как последний негодяй и от меня уже нечего ждать ни правды, ни мужества, ни самоотверженности, — тем хуже для системы убеждений, ибо я честно проявлял и такие свойства, и, кто знает, мог бы проявить их как-нибудь в будущем».

Как выяснилось, Шоу был единственным в «старой шайке», кому можно было доверить уничтожение Уэллса, не опасаясь, что в пылу сражения он потеряет самообладание, либо вызовет в Обществе раскол. Но Шоу подозревали в слишком дружеском расположении к Уэллсу и, прежде чем поручить ему эту задачу — стереть в порошок еретика, — с него взяли обещание принудить Уэллса только к безоговорочной капитуляции.

Наступил великий день, и Фабий вышел со Сципионом один на один. Фабий мгновенно перенес войну на территорию противника, пристыдив Уэллса за то, что тот грозился уйти из Общества, если фабианцы не поддержат его тезисов. Уэллс великодушно провозгласил, что он не покинет Общество, как бы ни сложилась его судьба. «Ну, гора с плеч! — воскликнул Шоу. — Теперь я могу напасть на мистера Уэллса, не опасаясь последствий». После чего он принялся за мистера Уэллса, сделав хитрый ход. Он посчитал выпады Уэллса ни много ни мало за демонстрацию сомнения в чистоте морального облика «старой шайки». Если Общество поддержит Уэллса, «старая шайка» вынуждена будет покинуть ряды фабианцев и создать новую организацию. Разоружив Уэллса и зарядив свои пушки, Шоу заставил собравшихся капитулировать без единого выстрела.