Берроуз, который взорвался. Бит-поколение, постмодернизм, киберпанк и другие осколки

Отсюда ясно, почему Берроуз так запросто стал классиком киберпанка avant la lettre: его увлечение техникой, в том числе техникой инструментального, механизированного производства текстов (cut-up

: порезать бумагу, смешать и сшить получившиеся гибриды), изначально уводит его от пасторальной тоски по естественной жизни, свойственной большинству битников и хиппи, и приближает к новой культуре безбашенных технарей, готовой принять за своего литературного идола этого престарелого, но не менее безбашенного прототехнаря. Играя на множественностях, для которых противоречия – не проблема, а только мотив для новых конструкций, гибриды Берроуза обеспечили ему место во многих культурах и поколениях: он органично смотрелся и в beat, и в bit generation

, так как его художественный мир легко совмещал основные черты и того и другого.

Киборг берроузовской прозы искусно смешивал органику битников и кибернетику киберпанков, тем самым удерживая интерес самой широкой публики сквозь многие десятилетия. Пожалуй, если в литературе и была хорошая конструкторская заявка на perpetuum mobile, то подал ее именно Берроуз: его художественные машины легко позволяют сшивать все со всем, порождая чудовищ на любой, даже самый извращенный вкус. Дикие мальчики, обдолбавшиеся яхе, на летающих механизмах, в одеяниях античных богов, с крупнокалиберными винтовками и длинными зазубренными ножами – и это только цветочки.

В рассказе «Мое лицо» из лондонского сборника «Дезинсектор» Берроуз, предвосхищая базовый киберпанк-постгуманистический мотив, конструирует машину по переводу и диверсификации идентичностей. Герой-рассказчик предлагает юному официанту поучаствовать в эксперименте по перемене мест. Хитрое приспособление уже наготове: «Можно предположить, что такого рода операцию осуществляют с помощью электрических приспособлений как в фильмах про Франкенштейна неизведанных наркотиков причудливых сексуальных практик. Ничего подобного. Я знал что делать и аппарат уже был у меня в голове треугольник света с вытянутым на три фута острием оно вошло в его голову как раз в нужной точке. Я услышал щелчок контуры изменились»{537}

. Одно движение, и голубая мечта постмодерна реализована: я – это другой, как говорил Рембо. Однако у этой мечты есть и темная сторона: «Меня озарило я увидел истощенное тело официанта под рваным розовым одеялом и понял что если „эксперимент“ продолжить он будет все слабее и слабее»{538}. К тому же – и это чуть ли не главное в рассказе – экспериментом сразу же заинтересовались спецслужбы.

Спайка невиданных технологий и вездесущего властного контроля

 – важнейший мотив, так же роднящий Берроуза и с контркультурным киберпанком (ср. у Стерлинга: «Внезапно о себе заявляет новый альянс – это интеграция технологии и контркультуры восьмидесятых. Нечестивый союз технического мира и мира организованного несогласия – подпольного царства поп-культуры, визионерской гибкости и уличной анархии») и социально-критическим постгуманизмом (Харауэй: «Киборганические единства монструозны и незаконны – в наших нынешних политических обстоятельствах мы едва ли могли надеяться на более сильные мифы для сопротивления и воссоединения»{539}). В рассказе «Идеальный слуга» из того же «Дезинсектора» речь идет о вирусе под названием «Скиталец», который способен на «полное, точное и постоянное программирование мыслей чувств и физических ощущений»{540} и который готовится к применению военным ведомством США. Аппарат контроля использует технику – ту самую технику, на которую постгуманисты и киберпанки делают главную ставку в деле освобождения, – в целях захвата и манипуляции киборгами и гибридами, к которым, конечно, относится и человеческое сознание.

Контроль всегда означает сверхкодирование, вписывание исходной технической – и потому нейтральной – модели в объемлющий идеологический дискурс: «Надо опередить коммуняк… если они опередят нас своим программированием… все младенцы заговорят по-китайски… ‹…› Президент всегда прав. Законы правы. Америка права. Америка всегда права. Американский образ жизни это правильный образ жизни это лучший образ жизни это единственный образ жизни, – отсюда и в вечность»{541}. Дискурс закона, неизменно религиозно-идеологического, и есть сверхкодирование «монструозных и незаконных киборганических единств», номинально угрожающих аппарату контроля. Свое отношение к этому Берроуз демонстрирует без экивоков, в том же рассказе заражая ужасающим вирусом самих эмиссаров закона, агентов контроля, людей из спецслужб.