Берсерк

Меня разбудил ехидный голос Хорька. Толстяк стоял на безопасном расстоянии и лаял. Окружавшие его мальчишки хохотали и указывали за мою спину. Я оглянулась. У самой стены возвышался наспех сложенный из веток и соломы хлипкий, больше похожий на звериное логово шалаш. Возле него дымилась собачья миска с каким-то варевом, а поодаль валялась охапка старого сена и драные тряпки.

— Словенская сука! —потешался Хорек. — Жрать хочешь?! Так лакай!

Он думал, что насмешки останутся безнаказанными. Дурак! Я покорно проковыляла к миске и пригнулась к ней лицом. Управляющий вытянул шею. Горячее варево взлетело в воздух и длинной дымящейся цепочкой обрушилось на его голову. Хорек взвизгнул и принялся отряхиваться, а мальчики, пища от восторга, кинулись прочь.

К ночи я пожалела о своей гордости. Мороз стал еще сильнее, а живот сводило от голода. То проваливаясь в похожий на беспамятство сон, то просыпаясь от рези внутри, я зарылась в сено и завалилась ветками, а утром смирила гордость и, на радость Хорьку и другим зевакам, прилюдно выхлебала из миски собачьи помои. Теплая еда придала сил и решимости. Чтобы убить Хаки, нужно было выжить. А значит, следовало позаботиться о жилье. Сцепив зубы и стараясь не замечать боли, я принялась раскапывать снег. Он оказался совсем неглубоким, и вскоре под ним показались земля и укрывающие стену дома мелкие камни. Поскуливая от боли в ободранных пальцах, я выковыривала их и укладывала изогнутым рядом. Заинтересованные урмане столпились неподалеку и молчаливо наблюдали за моим странным, на их взгляд, занятием. К полудню кто-то позвал Свейнхильд.

Лисица явилась не сразу и на меня даже не взглянула.

Сначала она разогнала бездельничающих рабов, потом прикрикнула на Хорька и лишь затем двинулась ко мне. Только теперь я заметила, что она и впрямь походила на лису. Рыжая, с узким личиком, быстрыми движениями и хитрыми глазами…

— Что ты делаешь? — брезгливо кривя губы, спросила она.

— Дом строю! — огрызнулась я. — Не подыхать же вам на радость!

Свейнхильд тряхнула головой:

— Ты все равно умрешь! После того, что ты сделала с Левеетом, даже рабы не пожалеют тебя.

— А мне и не нужна их жалость. Тебе-то без нее неплохо живется…

Она вскинула голову:

— Я свободна и делаю" что хочу, а ты — жалкая тварь, рабыня!

— Врешь. Ты хочешь расправиться со мной, а не можешь. Страх не позволяет. Страх перед предсказаниями колдуна и гневом Волка. А во мне страха нет. И никогда уже не будет. Так кто же из нас жалкая тварь? — Я стряхнула с пальцев подтаявший снег и потерла их друг о друга. Слабое покалывание пронзило кожу.

— А теперь ступай, — вновь принимаясь за работу, беззлобно посоветовала я Лисице. — Дел-то небось и без меня невпроворот.

Она передернула плечами и ушла.

До вечера мне удалось выкопать неглубокую земляную нишу и обложить ее камнями. Оставалось навалить на них тряпок и сена, а сверху прикрыться ветками.

Дно ямы уже было покрыто сеном, когда рядом раздался знакомый голос.

— Зачем ты меня ударила? — спросил он.

Я медленно положила ветку и повернулась. Левеет. Неловкий, серьезный и очень печальный…

«Да, дружок, худо, когда тебя предают», — подумала я и ответила:

— Хотела убежать.

— Но я же был твоим другом! — обиженно выкрикнул мальчишка.

— Дурачок. В этом мире ни у кого нет друзей. Есть люди. Ты можешь сделать выбор и приблизить кого-нибудь, но тогда будь готов к боли, потому что однажды они предадут.

Я думала, что Левеет обидится и уйдет, но он остался. Переминаясь с ноги на ногу, он долго молчал, а потом заметил:

— Хаки тоже так говорил…

Хаки! Я совсем забыла о нем! А время идет. День за днем, день за днем… Сегодня я еще могу говорить и думать, а что будет завтра или когда я просижу на цепи год, два, три? Смогу ли тогда вспомнить свое собственное имя?

— Ты что-нибудь слышал о нем? — спросила я. Левеет помотал головой. Я отвернулась и принялась укладывать ветви. Мальчишка не виноват. Просто мне некогда ждать, пока Хаки убьют в каким-нибудь походе. Нужно что-нибудь придумать…

Видя, что я больше не собираюсь разговаривать, Левеет ушел. Вернулся он только через две недели. К тому времени на меня уже перестали обращать внимание — не глазели, как на некую диковинку, и не дразнили. Взамен насмешек пришло глухое, тоскливое одиночество. Не мары превращали меня в зверя, а тоска. Однажды ночью я не выдержала и, подняв лицо к небу, завыла. Тогда-то и появился Левеет. Не замедляя шага, он подошел почти вплотную. Я уже отвыкла видеть кого-либо так близко, поэтому засмеялась:

— Тебя разбудил мой вой? Но зверю положено выть…

— Я принес тебе еду и огонь, — укладывая возле моих ног небольшой сверток, сказал он. Его голубые глаза смотрели сурово и строго, будто у взрослого, много повидавшего мужчины.

— Не боишься? Свейнхильд не похвалит тебя за это. Да и мало что придет мне в голову…

Я ожидала детского — «Ты мой друг», но услышала иное: