Берсеркер

Противники вступили в круг, из которого должен был выйти живым только один. Но то, как Джад двинулся в его сторону — медленнее, чем обыкновенно, — заставило Фарлея подумать, что здесь, под самыми окнами чертогов Торуна, даже смерть может быть иной. Неужели тот, кто проиграет этот бой, действительно умрет так, как умирают обычные люди или животные под ножом мясника? А может, он вместо этого просто посмотрит на свою зияющую рану, отдаст салют, признавая поражение, вежливо кивнет и, подобно тем, кто уходит после учебного боя, просто пойдет вон за те деревья? И, может, его на пол-пути встретит и поприветствует Мьеллнир, или Карлсен, или даже сам Торун?

Перед глазами Фарлея вспыхнуло лезвие скимитара. Теперь Джад оживился и начал действовать со своим обычным неистовством. Неожиданно Фарлей почувствовал себя более свободным, раскованным, быстрым и сильным, чем когда-либо за всю свою жизнь. Ему показалось, что, подышав одним воздухом с богами, он вдохнул частицу их бессмертия.

Фарлей отбил скимитар с кажущейся небрежностью, которая на самом деле была чем-то иным, и шагнул вперед, выбирая наилучший способ для убийства. Вот он вскинул свой меч слишком высоко, вот опустил слишком низко, а вот позволил клинку чересчур сильно отклониться в сторону и открылся для удара. Фарлей почти что слышал разгневанный голос отца. Но все это не было беспечностью. Сегодня — не было. Пускай выбранная им тактика была причудой, капризом, — но она неизбежно вела к успеху. Клинок Фарлея всегда оказывался в нужном месте в нужное время, чтобы отразить скимитар. А его длинный меч подбирался все ближе к телу Джада и скоро должен был пустить кровь.

Для Фарлея исход этого поединка казался предопределенным, и его удивила лишь внезапность, с которой все произошло. Он стоял, почти разочарованный тем, что бой уже окончен, а Джад лежал на земле и, казалось, пытался что-то ему сказать.

Но жизнь покинула Джада слишком быстро, прежде, чем он успел вымолвить хоть слово.

Йелгир откашлялся:

— Омир Келсумба и Томас Хватала!

Сегодня список имен можно было запомнить и без бумаги.

Фарлей отошел в сторону. Он вдруг осознал, что в этом туре, впервые за все время, не будет других победителей, чтобы стоять рядом с ним, отпускать шуточки или комментировать ход поединка, и эта мысль потрясла его. Стоя в полном одиночестве (если не считать жреца), Фарлей заметил на лице Келсумбы выражение безмятежного счастья; видимо, боги одарили сегодня своей благосклонностью не одного Фарлея. А вот с Томасом Хваталой, похоже, дела обстояли иначе. Еще до первого удара у него было лицо человека, знающего о своем поражении.

Противники быстро сошлись в середине круга. Топор взлетел с безрассудной смелостью; должно быть, Келсумба был совершенно уверен, что вскоре станет богом. Но копье двигалось с отчаянной скоростью и было столь точным и уверенным, словно его направлял бог. Невероятно, но схватка окончилась.

Окончилась ли? Келсумба не прекратил сражаться даже после того, как тяжелое копье пронзило его. Хотя его движения сильно замедлились, топор все же продолжал вздыматься и обрушиваться. Томас до сих пор оставался невредимым. Но вместо того чтобы отступать и ждать, пока противник свалится сам, Томас по каким-то причинам предпочел прыгнуть вперед и сцепиться с ним врукопашную. Пока противники боролись, Омир продолжал улыбаться, а Томас — выглядеть отчаявшимся. Но быстро стало ясно, что сильнейший из них отнюдь не Омир — во всяком случае, теперь, когда из него торчит копье. И только после того, как Томас сумел вырвать у Келсумбы топор и нанести решающий удар, с лица его исчезло отчаяние.

Ссора крылатых зверушек окончилась уже давно, а теперь стих и лязг металла, и в лесу сразу же сделалось тихо.

После полудня, когда Шонберга снова привели к верховному жрецу, Андреас сидел на прежнем месте. Как только они остались одни, Андреас начал:

— Поскольку мысль о пытках не устрашила вас немедленно и поскольку, как я подозреваю, их применение может подтолкнуть вас на опрометчивую попытку снабдить меня ложной информацией о корабле, я решил принять чрезвычайные меры, чтобы все же испугать вас в достаточной степени. Вам придется пенять исключительно на себя, — и Андреас снова улыбнулся. Очевидно, он находил собственное остроумие чрезвычайно забавным.

Шонберг уселся. Слова Андреаса не произвели на него ни малейшего впечатления.

— Ну и как вы собираетесь запугивать меня на этот раз? — поинтересовался он.

— Скажу вам несколько слов.

— Андреас, мое уважение к вам стремительно падает. Если уж ваши прежние угрозы не произвели желаемого эффекта, с какой стати на меня должно подействовать невнятное бормотание о каком-то великом безымянном ужасе? Таким образом вам меня не запутать. На самом деле, вам вообще не под силу меня запугать, как бы вам того ни хотелось.

— А я думаю — под силу. Полагаю, мне известно, чего может на самом деле бояться человек, подобный вам.

— И чего же?

— Возможно, я смогу добиться этого, сказав вам всего лишь одно слово, — Андреас почти игриво всплеснул руками.

Шонберг ждал.