( Бес ) Предел

И только когда Олеся поднялась на сцену, я понял, что не так. Да, она накрашена, что прибавляет ей, к счастью, пару годиков, не делая столь юной как прежде, но дело совсем не в этом. У нее наконец-то распущены волосы… Распущены и стали еще более светлые, наверное, покрасила. Долго думать о ее распущенных волосах мне не пришлось. Мгновение и Олеся берет микрофон, задерживаясь на мне взглядом. Могу поклясться, что у нее загорелись глаза. Да, да, пожаловал дядя Игорь из Чернобыля. Правда обычному дяде ты бы не была так рада, а мне да. Интересно, что вообще творится в голове у Олеси и кем она видит меня на самом деле. Фиксировать на мне взгляд, ей долго не пришлось, какие-то секунды и заиграла музыка. Сначала небольшой проигрыш в начале песни, на который я не слишком обратил внимание, будучи увлеченным просмотром того, как Олеся садится на высокий стул, а затем и первые слова на английском языке. Сложно сказать, чего именно я ожидал от ее пения, наверное, подсознательно хотел, чтобы делала она это все же хорошо, поводов ее задеть я и так найду. Но вот того, что петь она будет вот так… я никак не ожидал и уж тем более не думал, что от ее голоса по моему телу прокатится волна долбанных мурашек. Не знаю откуда в таком хрупком теле такой сильный голос, еще и слова в песне такие… за душу берущие. Это не набор бессмысленных слов, это целая история. Поймал себя на мысли, что хочу увидеть Олесины глаза, которые она почему-то закрыла, как только начала петь. Хочешь, Бессонов? Получай. И не только открыла, а как-то неосознанно или специально встретилась со мной взглядом. Я не могу точно сказать плод ли это моего воображения или действительность, но у меня возникло стойкое ощущение, что эти слова адресованы мне:

Stay or go

You need us both, I know

She's your wife, that's true,

But I'm not made

To share my love with her

Я уже не слушал очередной припев, просто эти слова тупо засели у меня в подкорке. Разве бывают такие совпадения?! Может быть я наконец-то заснул и мне все это кажется? Нет, не кажется! Рука саднит, и я четко слышу очередные слова песни. Если бы можно было, я бы расхохотался от абсурдности происходящего, но разум благо не дремлет и не дает мне этого сделать. Пришел в себя я только, когда стали слышны неимоверно громкие хлопки. Ну да, ну да-аплодисменты. Надо отдать Олесе должное, она их без всякого сомнения заслужила. Собственно, и сам я не отстаю, делаю тоже самое. На каком-то автомате, жестом руки пытаюсь позвать к себе Олесю, пока та не начала петь следующую песню. Только в ответ на это она хмурит лоб и, кажется, не собирается ко мне подходить. Только я тоже умею хмуриться. Встаю из-за стола, кидая на стол салфетку с колен, и залпом выпиваю рюмку принесенного ранее виски. Несколько секунд и я разворачиваюсь с места, направляясь к своему бывшему кабинету. Не знаю откуда у меня такая уверенность, что Олеся послушается меня и пойдет вслед за мной, но оборачиваться, чтобы это проверить, нет никакого желания. Останавливаюсь я только у двери и то, лишь потому, что она оказывается запертой, что в принципе логично.

— Неужели нельзя было подождать до дома, даже если это очень важный разговор?! — слышу позади себя возмущенный голос Олеси, которая тут же отталкивает меня от двери, доставая ключ из кармана брюк.

— Важный. И нет, нельзя, — вырываю из ее рук ключ и сам открываю дверь, пропуская Олесю вперед.

Как только мы входим в кабинет, я хлопаю от злости дверью. Оглядываюсь по сторонам, рассматривая знакомое глазу помещение, и понимаю, что тут не изменилось ничего, за исключением лежащего на полу, по всей видимости, спортивного коврика.

— Предупреждая дальнейший словесный чернобыльский понос-это коврик не для того, чтобы на нем кто-то трахался, на нем занимаются спортом. В данном случае, я занимаюсь на нем йогой. И можно так не смотреть на меня, а побыстрее сказать, что случилось? — несдержанно произносит Олеся, опираясь задницей на рабочий стол.

— Супер, будем считать один-ноль в твою пользу. Как думаешь, зачем я тебя сюда позвал?

— Поиздеваться, — не задумываясь отвечает Олеся, скрещивая руки на груди. — Голос у тебя, Олеся Игоревна, такой, как будто пьяная одноногая женщина с отрезанным языком воет на луну, упав с обрыва, — пародируя мой голос, на одном дыхании выдает девчонка.

— Два-ноль, это твой вечер, однозначно. Только у меня нет настроения сейчас шутить, — подхожу к ней, замедляя шаги у самого стола. — Эта песня совершенно не подходит для пения в ресторане. Чтобы больше ее не пела. Никогда. А теперь вопрос, ты хотя бы знаешь ее перевод?

— Нет и да. Нет-это значит петь буду. Да-знаю перевод. Если тебе не нравится эта песня, то это только твои проблемы, тем более, со всем уважением к вам, Игорь Александрович, вы не являетесь посетителем собственного ресторана… так что я буду ее петь, — уверенно произносит Олеся, кусая нижнюю губу.

— Не будешь.

— Буду, — продолжает настаивать Олеся, приподнимая руку вверх, обводя пальцем эту чертову губу.

— Не будешь.

— Я сказала буду!

— Как давно ты по мне сохнешь, Олеся?

— Чего?!