Бесчувственность

Сеппо: А вот и нет. В природе молодой самец занимает место старого вожака, как только он становится способным занять это место. Если вообще становится… Человеческая жизнь — это пародия на жизнь естественную: молодые самцы хнычут, умоляя стариков пропустить их вперед. И те пропускают — самки научили их такой вежливости. А потому молодые самцы такие нежные, как свежие булочки, ткни их пальцем, и они тут же оседают на месте.

Туула: Все, я пошла спать.

Милва: Не уходите, прошу вас. Меня совсем не волнует то, что они говорят.

Туула: Зато меня волнует.

Сеппо: И меня. Меня волнует, кому достанется этот мир после нас. Хотя, впрочем, какая нам разница. Наши могилы травой зарастут к тому времени, когда вы будете растить своих детей.

Марко: Может быть, мы поумнеем к тому времени.

Сеппо

: Конечно.

Марко: Станем гуманнее…

Сеппо: Умнее — наверняка, а вот гуманнее — вряд ли. У вас не останется на это ни сил, ни возможности. Ваши дети будут читать Коран. Это мальчики. А девочки нацепят на себя фартуки.

Милва: И это то, к чему вы стремитесь?

Сеппо: Я ни к чему не стремлюсь. Я не мусульманин и не террорист. Но рано или поздно это придет. У этих ребят четкие цели и конкретные задачи. Их культура не терпит непослушания. Она поглотит все сомневающиеся в себе культуры. Включая гуманизм. А знаете ли вы, что такое гуманизм?

Милва: И что же это такое?

Сеппо: Гуманизм — это когда в воздухе витает слишком много эстрогенов. У мужчин начинает расти грудь, их взгляд становится отрешенным. Народ мельчает. В нашей школе был учитель истории, который всегда говорил, что народ мельчает. Мне пришлось дожить до его возраста, чтобы понять, что он имел в виду.

Марко

: А что он имел в виду?

Сеппо: Именно это. Когда мужчина спрашивает разрешения на свое существование. Могу я быть здесь или, может, мое место вот там? Нас загнали в угол, и этот угол — диван с газетой. Но даже там нам уже нет места. И женщина, выставив нас за дверь, смеется над нами. Смеется с нашими же детьми.

Туула: Мы над тобой не смеемся. Если ты имеешь в виду нас.

Марко: Хотя пожалуй, смеемся, но по-доброму.

Сеппо: Вот именно. В природе и здоровой культуре женщина заботится о мальчике только до тех пор, пока ему необходимо молоко. Потом отец уводит мальчика в лес и учит его всему, что знает сам — из парня вырастает мужчина, способный победить уже своего отца. У нас же парни не становятся взрослыми, а остаются недоделками. Женщина не дает им повзрослеть, потому что она боится потерять свое положение.

Марко: То есть мама угрожает и моему положению?

Сеппо: В сущности, да.

Туула

: Бабушка сказала бы «Тьфу, тьфу, тьфу»!

Сеппо: Смотри-ка. Самка проснулась.

Туула: Вот так мы и живем. Война поколений.

Милва: Наверное, вы тайно ими гордитесь?

Сеппо: Ну не очень-то и тайно!

Милва: Семья — это так интересно… Так редко видишь ее изнутри.

Марко: А когда видишь, то нужно сразу же все разрушить? Ингалятор! Мама, где ингалятор!

Туула уходит искать ингалятор Марко.

Сеппо: М-да… Такие вот дела.

Милва: Какие?

Марко: Лишь среди руин можно отыскать настоящие сокровища, да?

Сеппо: О женской жажде власти никто не может ничего сказать. О материнской жажде власти. Она опутывает своего взрослеющего мальчика сетью, как паук свою жертву. Паук-убийца. А потом парализует ее. Не дает ей двигаться, чтобы она, то есть парень, не дай бог, не вступил в противоборство с отцом. Так появляются руины. Семьи-руины и люди-руины.

Туула: О каких руинах вы говорите? Как вы любите все драматизировать и преувеличивать. Ужас!

Сеппо: Разве?