Беседы и размышления

Когда человек желает положить чему-то начало – чему-то, что он намерен сделать или же претерпеть, – он прежде садится и вычисляет, сумеет ли он, действуя, выстроить башню[129]

, и сколь высокую; есть ли у него силы на то, чтобы, страдая, заложить фундамент, и сколь глубокий. Итак, он предварительно рассчитывает силы, взвешивает их, соотнося свои силы с задачей. О взвешивании здесь говорится в переносном смысле, но говорится очень выразительно, и это слово имеет то преимущество, которое всегда имеет слово, употребляемое в переносном смысле, – слово, которое от самых что ни на есть будничных вещей, словно через некую потайную дверь или словно по мановению волшебной палочки, возводит к высочайшим предметам, так что говорится о чем-то самом простом, но в то же время речь идет о самом высоком. К слову «взвесить» по значению близко слово «уравновесить» – уравновесить чаши весов или уравновесить то, что лежит на чашах весов. Что же значит уравновесить? Это значит привести две величины в отношение равенства, или сделать, чтобы они относились друг к другу как равные. Это имеет место с чашами весов. То есть чаши весов имеют совершенно равный вес, и если одна из них весит больше, на другую просто докладывают вес, так чтобы ни одна, ни другая сторона не имела никакого преимущества. Именно это мы ценим в весах, и когда это так, говорим, что они хороши и точны. Ничего другого мы здесь не можем сказать о весах, ведь вообще, стоит заметить, нет никакого искусства в том, чтобы так мерить вес; искусство начинается как раз, когда одна или другая сторона имеет преимущество, и тогда все дело в том, чтобы уравновесить свой язык, все дело, – да, давайте употребим простое выражение, которое, впрочем, так выразительно, – в том, чтобы держать язык за зубами.

Да, чаши весов должны быть уравновешены, но человек взвешивает; он тем самым делает нечто большее, нежели уравновешивание в том смысле, в каком уравновешивают чаши весов, он взвешивает, и это выше, чем просто уравновешивать: он стоит над уравновешиванием, он выбирает. Поэтому можно по праву сказать, что это слово: взвешивать, если только удерживают его смысл, в конечном счете указывает на существенное в природе человека, на ее состав и на то, что составляет ее преимущество. Ведь для взвешивания должны иметься две величины, и потому взвешивающий человек просто для того, чтобы быть способным взвешивать, должен в своем составе иметь две величины. И это действительно так, человек составлен из временного и вечного. Временное и вечное – это в духовном смысле величины, вес которых должен быть соизмерен. Но для того, чтобы взвешивать, человек, опять же, сам должен быть чем-то третьим или должен обладать чем-то третьим по отношению к этим двум величинам. Это третье – выбор: человек соизмеряет вес, он взвешивает, он выбирает. Только никогда не может здесь случиться того, что, напротив, может случиться с весами – что вес окажется равным, что две величины будут весить одинаково. Нет, слава Богу, этого никогда не может случиться, ведь при верном понимании ясно, что вечное заведомо имеет несомненный перевес, и тот, кто не желает этого понимать, тот, собственно, не сумеет и взвесить.

Так взвешивает человек, прежде чем положить чему-то начало, так взвешивает он, когда только-только вступает в жизнь. У него еще нет богатого опыта, он толком еще не знает временное; у него лишь в воображении есть образ временного и вечного, и он выбирает между ними. О, мы осмелимся, пожалуй, определенно сказать о каждом человеке, что с ним это было вначале: ему так было ясно, что вечное имеет перевес, и, более того, не просто было ясно, но трогало его глубоко, до самой глубины сердца, – и потому так часто этот первый выбор юного человека не обходился без сердечных слез.

Этим, однако, оказывается сделано далеко не все, ведь так же, как человеку мало пользы от безразличного знания о том, как соотносятся друг с другом временное и вечное, так мало ему пользы и от этого первого выбора, если этот выбор не повторяется вновь и вновь, – ах, и, возможно, его приходится повторять при весьма изменившихся обстоятельствах. Юноша повзрослел, жизнь отягощает его, и он (давайте же поторопимся оставить более легкое, чтобы подольше задержаться на том, о чем должно говориться в этих беседах – Евангелии страданий) – он теперь страдает. И теперь он должен, – даже если он не теряет времени и не тратит сил на то, чтобы беспрестанно взвешивать, – всерьез снова соизмерить и взвесить. Он знает, сколь тяжко временное: перевешивает ли теперь его вечное? Так спрашивает он сам себя, но он спрашивает и других; даже если он не теряет времени и не тратит сил на то, чтобы болтать то с одним, то с другим, он, однако, всерьез ищет совета того, кто был испытан. И, слава Богу, такой советчик, такой свидетель в итоге находится, если и не среди живущих, то среди тех, кто уже умер, – и в первую очередь в книгах Св. Писания. Так, быть может, страдающий находит у апостола Павла это слово: