Беседы с Ли Куан Ю. Гражданин Сингапур, или Как создают нации

Тут Ли признает, что лучше было бы тверже противостоять молодому поколению политических лидеров, которые просто с ума сошли в стремлении к личным машинам. Но один человек – даже наделенный такой решимостью и силой воли, как ЛКЮ, – не может за всем усмотреть и все взять под свой контроль. Он знает, что избыток автомобилей грозит разрушить построенную им утопию. Настоящая городская утопия должна представлять собой густо переплетенную сеть общественного транспорта.

«Меня к идее общественного транспорта подталкивают психологические соображения. Они же мыслят в терминах расширения дорожного пространства. Своей политикой мы восстанавливаем против себя класс автомобилистов. Я бы предпочел, чтобы частного автотранспорта было поменьше и все пользовались бы общественным транспортом, но младшее поколение считает по-другому. В результате машин станет больше, а отвечать за это все равно придется мне (то есть ЛКЮ)».

«Ну вот вы по крайней мере ввели эти сборы за въезд в центр».

«Да, хотя бы это».

«У нас такого совсем нет».

При этой взвешенной системе вы платите ощутимые деньги за въезд в деловой центр во время часа пик. То есть с автомобильными пробками здесь борются экономическими стимулами.

Ли улыбается. У меня бы язык не повернулся его упрекнуть. Вот приехал бы он этак на годик в наш Лос-Анджелес и разобрался бы с кое-какими нашими проблемами!

Конец романа

Отведенное мне время подходит к концу. Над Сингапуром повисают мягко-зеленые предвечерние сумерки. Мы оба чувствуем, что наш словесный марафон должен вот-вот закончиться.

Ли делает движение, чтобы встать. «Я не люблю панибратства, – говорит он, качая головой, когда я устремляюсь к нему с парочкой последних вопросов, – но уж если кого признаю своим другом, то это обычно на всю жизнь».

Это очень трогательно – одновременное проявление стеснительности и благородства.

Мне стыдно за Amnesty и других его критиков. Этот человек принадлежит истории. Я не знаю, через сколько лет каждый из нас «отправится к Марксу», как любят шутить старые коммунисты, которые в силу своего атеизма не верят в загробную жизнь. И все равно в жизни необходимо иметь твердо осознанные позиции, и я убежден, что позиции Ли имеют историческое значение. Вполне возможно, мы чего-то недопонимаем, надевая темные очки наших западных правозащитников.

Я вижу его позицию как некую точку, где сходятся Платон (в своем поиске земной Утопии) и Макиавелли (который был бы не прочь поучить Платона некоторым жизненным урокам, подсказать, как можно обезвредить врагов и добиться воплощения своих планов… который по-простецки сказал бы великому учителю: «Да брось, старик, не будь таким наивным!»).

А теперь Ли признается мне (как я уже рассказывал на первых страницах этой книги), что он хотел бы, чтобы я, американский журналист, добился в этой книге объективности и достоверности, вплетя в свое повествование достаточное количество и нелестных штрихов.

Короче, как я обычно говорю, «не очернять, но и не вылизывать».

Я говорю, что хотел бы задать еще три вопроса, о которых как-то забылось в финальной спешке.

Вставая, он кивает и предлагает начать.

«Бог. Присутствует ли он в вашей жизни?»

«Нет, – отвечает он, покачивая головой, – я агностик. Я признаю дарвинизм». Да, это, конечно, всемогущий бог эволюции.

Он улыбается: «Религиозные люди Дарвина не признают. Но пока еще никто с того света не возвращался, чтобы окончательно рассудить, кто же из нас прав».

«Вполне разумная позиция», – подумал я.

Он приподнимает брови – устало, но решительно: «А остальные вопросы?»

«Почему вы с такой серьезностью относитесь к проблемам управления страной? Вы смотрите на это дело как на искусство и как на науку».

«Естественно. Мне же приходится распоряжаться людскими жизнями».

Да, тут не возразишь.

И наконец, последний вопрос. Я робко бормочу что-то насчет сингапурских порядков, которые установятся после того, как мой собеседник «отправится к Марксу». «Не наступит ли, как многие ожидают, массовых послаблений в вашем строгом режиме?»

Он держит паузу.

«Да, меняется общество, развиваются новые технологии, так что нынешнее и будущие поколения политических лидеров будут как-то модифицировать и подстраивать имеющуюся политическую систему».

Я улыбаюсь. Суммарно я провел с ЛКЮ больше времени, чем любой другой известный мне западный журналист, и мне кажется, что в этом уклончивом высказывании я отчетливо услышал «да». Полновесное «да».

Я слегка подаюсь вперед. Думаю: черт с ним, но неужели мне нельзя вот так, чуть-чуть фамильярно обнять этого великого человека, к которому все относятся как к зимним морозам.

К моему удивлению, он отвечает на мой жест в том же духе. Нет, конечно, он не хлопает меня по спине – Боже упаси! Нет, это только легкое прикосновение.

Я говорю: «Все тут рассуждают о вашей старости, но я вот тоже, оказывается, старею».

«От этого никому не уйти».

На несколько долгих секунд повисает серьезная пауза.

Новые времена