Беспокойные дали

— Спасибо за вечер. С вами было очень интересно, — ровным, чуточку насмешливым тоном сказала она и юркнула в калитку.

Снова встретились они первого сентября. К тому времени вышло постановление об упразднении раздельного обучения, и в их классе появились девчонки. Одной из них была Людмила. И в первый же день произошел инцидент, который, наконец, сблизил их. Случилось это на перемене. Он выходил из класса, а Людмила в это же самое время, находясь в коридоре, толкнула отворявшуюся дверь и рассекла Андрею бровь. Был большой переполох. Его на «скорой» увезли в больницу. Там на рану наложили швы и отправили домой. Все это время перепуганная Людмила была с ним, а потом со слезами объясняла его маме случившееся…

Так они стали друзьями, а потом и полюбили друг друга первой трепетной и очень хрупкой любовью…

Что было дальше? Он укатил в училище, и они писали друг другу длинные нежные письма. А потом Людмила встретила старшего лейтенанта, танкиста, вышла за него замуж, и уехала со своим благоверным к месту службы в Группу советских войск в Германии. Об этом она честно написала Андрею в подробном письме. Какое-то время они переписывались. Правда, не регулярно, в основном слали друг другу праздничные поздравительные открытки с краткими известиями о себе.

В последнем письме, незадолго до выпуска Платонова из училища, Людмила сообщала, что муж получил капитана, а сын Андрей идет в подготовительный класс. Вероятно, в конце года они вернутся домой, скорее всего, куда— нибудь в Прибалтику. Желала Андрею семейного счастья и успехов в службе. Больше писем от Людмилы не было. С тех пор прошло почти двадцать лет…

Что явилось причиной столь неожиданных воспоминаний, Андрей ответить не мог. Скорее всего, эти воспоминания хранились где-то в тайниках души всегда, но получили столь неожиданный выход после поездки в лермонтовские Тарханы. Там Андрей после долгих скитаний по Северу и Югу, наконец-то, вновь, увидел настоящую русскую зиму. Такую, — какой знал её с детства: с рафинадно-искристыми сугробами, с торжественно-строгими соснами, одетыми в белоснежные пушистые мантии, с ослепительной игрой солнца в свисающих с крыш сосульках, с колким морозным воздухом. И, конечно же, с коньками, лыжами и ребячьими зимними забавами. И не случайно, наверное, потом написались лирические строки:

……………………………………………Торжественно строги притихшие боры,

Подернутые снежною вуалью.Все замерло, всё ждет своей поры,Всё заколдовано зимой и чуткой далью…Как сладко и легко в сторожкой тишине,

Петлять меж сосен на упругих лыжах…А здесь, на Каспии, — снежок на скалах рыжих,Как золотой оклад на нищенском окне…

И именно в тот раз, по возвращении в Баку, увидев возле аэровокзала вызывающе зеленые кипарисы, Андрей понял, что настала пора искать себе другое место. Оставаться на этой земле он больше уже не мог.

3

Незнакомый капитан Анатолий Зарницын писал, сильно волнуясь. Это чувствовалось и по тону и по содержанию его письма. Он долго извинялся за причиненное беспокойство, возносил (совершенно напрасно) платоновскую диссертацию и, наконец, для большей убедительности своей просьбы — дать согласие на научное руководство — ссылался на рекомендации Артема Ермолаевича и самого генерала Изварина. Он клятвенно заверял будущего научного руководителя в серьёзности своих намерений, добросовестности работы над темой и неукоснительном выполнении всех его, Платонова, указаний.

Если отбросить вполне объяснимую сумбурность, просьба Зарницына была обоснована: Андрей действительно затронул в своей работе один из перспективных вопросов. Зарницын подметил эту новизну. Причем не только подметил, но и провел определенный литературный поиск и довольно четко сформулировал тему будущей работы. Это уже говорило о хороших задатках соискателя.

Прочтя письмо, Андрей улыбнулся. Вспомнил себя в начале пути. Представил тогда он на суд маститого ученого солидный фолиант страниц на пятьдесят, в котором, как ему казалось, обобщил и проанализировал ни много ни мало — мировой опыт разработки целого научного направления! И как ни странно, корифей науки ответил обстоятельным дружеским письмом, в котором всё разложил по полочкам, а точнее «разделал под орех» его научный опус. Но сделал это настолько тактично и ненавязчиво, что своими рассуждениями, как бы подвел Платонова к его же реферату с совершенно неожиданной стороны. И Андрей вдруг отчетливо увидел все слабости, неточности, а кое-где и явные нелепости в своих обобщениях.