Беспокойство

У Сашко лицо в конопушках, глаза — темные пуговицы. Волосы огнистые. Алешка никак не может понять, почему так — глаза черные, а волосы, как лепестки у подсолнуха, желтые. И все же она нравится Алешке: может, тем, что с первого дня безропотно подчиняется: только позови — пойдет куда угодно.

Они сидят на крыльце комендантского дома. Ожидают лейтенанта Турова. Он все же приехал сюда, целыми днями возится с Диком.

Алешке жалко Дика. Он помнит его еще щенком… Теперь пес начинает срываться в работе — не всегда берет след. Алешка просит отца не списывать Дика. Туров тоже советует — еще рано, Дик — умная собака.

Сашко опять свое:

— А собаки разве стареют?

Эх, Сашко, за лето ты еще по то увидишь, еще не то услышишь. Туров лишь подумал об этом, сказал другое:

— Ну, пошли тренировать Дика.

Ребята только этого и ждали.

— Бери поводок, — предложил Туров Сашко.

Дик осклабился. Узнал, значит, Сашко. Вчера она гладила его по спине и тайком от инструктора Бабаева дала кусочек колбасы. Правда, пес колбасу не взял, но посмотрел на нее умными добрыми глазами.

3

С верховья реки надвигались сумерки. Но закат еще пламенел, и отсветы его падали на кудлатые деревья, обнаженные корневища, бесшумно колыхались на отмелях. Еле угадывался противоположный берег — тонюсенький сероватый мазок. На его изгибе комариком, вставшим на дыбки, виднелся человек. Добрыня следит за ним уже более часа, следит потому, что он видел его на этом месте и вчера, и на прошлой неделе замечал здесь на изгибе.

— Вас… ич… ич…

Река широкая, и голос человека, обессиленный расстоянием, едва долетал. Но Добрыня понимал: «Василий Иванович» — кричали ему, Добрыне.

Позади, на тропинке, скрытой густой, выше человеческого роста травой, пританцовывал озябший Алешка.

— Аля-ля, аля-ля, вышла кошка за кота… За кота-котовича, за Иван Петровича…

В машине Алешка прижался к широкому и теплому отцовскому плечу, дохнул в ухо:

— Следы закрыл?

Добрыня отрицательно качнул головой.

— Значит, Иван Петрович правду сказывал…

— А что он говорил?

— А так…

— Все же?

— Не скажу.

— Ну не говори. Я сам узнаю, — сказал Добрыня.

Следы были обнаружены в полдень. Уже часа два идет поиск. Задействованы служебные собаки, наглухо перекрыты наиболее вероятные для перехода направления, бесперебойно работает сигнализационная система, но нарушитель как сквозь землю провалился. И следы потеряны. Такое не случалось на участке Добрыни.

— Да ведь следы те не Кайши оставил!

Добрыня прищурил веко: «Подслушал, чертенок!» Сгреб в охапку сына — ив дом…

Алешка спал. Добрыня ходил по комнате, погруженный в мысли о границе. «Василий Иванович»… Вторую неделю кличет… Память воскресила картину: из воды вышел человек, прямо на штык. Поднял руки. Реденькая бороденка, впалые щеки, жилистый и высокий. «Ай, больница, скорее». Оказался простым крестьянином, около месяца лечили. Потом вернули. Добрыня сам передавал Кайши пограничным властям. На подходе к пункту передач парень очень просил оставить его в СССР. Он говорил о каких-то ужасных муках и страшной бедности. И в каждую фразу вставлял: «Ой, Василий Иванович, у себя дома я умру». А он, Добрыня, шел молча, с видом безучастного к просьбе. Когда вернулся домой, Алешка налетел на него с упреками: «Добрыня, разве так поступают… Там же уморят его голодом…»

Добрыня подошел к крану, окатил голову холодной водой. Не успел взять полотенце, как в передней зазвонил телефон. Мокрыми руками схватил трубку. Говорил начальник отряда полковник Тимошин.

— Ваши выводы?

— Думаю, Кайши прошел.

— Думать можно что угодно. Я спрашиваю о выводах, о решениях.

— Поиск продолжаю, усиливаю наряды… Сам выезжаю в район поиска.

— Разрешаю.

4

Полковник Тимошин — новый человек на этом участке границы, только вчера принял отряд. Добрыня попытался мысленно представить внешность Тимошина. Рослый, с тяжелой походкой — это запомнилось. Кажется, лысоват… Но при чем тут внешность… Он просто всыплет по первое число, если не обнаружу нарушителя…

Остынут следы, ветерок унесет запах. Еще хуже — пойдет дождь.

Окинул взором небо — чистое. А там, за горами?.. Черт те что! О, эти горы, кто их только придумал! Схватят облако, держат до поры до времени и вдруг отпустят…

Добрыня вышел за ворота, и сразу по грудь разнотравье, аж зарябило в глазах — не поляна, а ковер, сотканный из живых цветов. Дохнуло крепким настоем перегретых трав. Но цветы — это не для него. Добрыня поднялся на носки, заметил: рядом с Алешкой — Сашко. Хитрят ребята, думают, что от Добрыни можно укрыться. Где-то и Туров здесь.

Добрыня зашел с солнечной стороны: отсюда ему хорошо видно и Сашко, и Алешку, а они против солнца не шибко глазасты.

— На старт!.. Пошли! — Это голос Турова.

Алешка и Сашко поплыли — одни головенки видны над высокой травой. Добрыня сразу смекнул: «Вон ты какой, Туров. Учишься читать следы. Это важно для проводников служебных собак. Важно! А размер, размер обуви!» — чуть не вскрикнул Добрыня.

Турову трава по пояс. Он шел по ней медленно, разглядывая следы. Следы пересекались, кружили. Это Алешка оставил вензеля. Сообразительный.