Бессердечная Аманда

Я рассказываю ему печальную историю своих ухаживаний за Амандой. Как я влюбился, как вначале мне показалось, что есть надежда, как она как будто проявила ко мне интерес, как я выпрыгивал вон из кожи, чтобы увидеть ее, как ее интерес вдруг погас и как я в конце концов сдался. После краткого раздумья отец объявляет меня капитулянтом. Битва за настоящую женщину, говорит он, – это главная битва в жизни мужчины, и тот, кто раньше времени складывает оружие, – сам виновник своего несчастья. Если эта Аманда мне действительно так нужна, то все, что я сделал до сих пор, – это не более чем детский лепет. Женщин нужно осаждать, они должны чувствовать себя в кольце блокады. Есть только одно средство, чтобы завоевать женщину: постоянное, очевидное вожделение. Неужели я возомнил, что мои три звонка, два взгляда и одну поездку на машине она могла расценить как тоску по ней? Мне не хватает дерзости. Да, на советы мой отец никогда не скупился. Он спрашивает, дарил ли я ей хоть раз что-нибудь – например, коробку конфет, какую-нибудь хорошенькую побрякушку или хотя бы цветы? Я отвечаю: «У тебя все так просто, отец».

Я опасаюсь, что отец сейчас пустится в воспоминания о лихих нравах времен его молодости, о сердечных бурях, с годами от рассказа к рассказу перерастающих в ураганы. Но он не отвлекается на лирику: он желает знать, в чем я вижу препятствия для дальнейшей борьбы, и я рассказываю ему обстоятельства жизни Аманды, говорю так, как будто в конце беседы меня ждет ценный совет. Какого черта я разоткровенничался? Я рассказываю, что она не одна, что она живет с мужчиной, известным писателем, чье доверие ко мне сковывает меня по рукам и ногам, и что существует граница между ухаживанием и надоеданием, которую я не могу перешагнуть. Чушь, все

это малодушие и нерешительность, заявляет отец. Какое отношение имеет профессия этого человека, который к тому же с ней не расписан, к моим сердечным делам? И с чего это я решил, что ухаживания такого видного парня, как я, могут надоесть молодой женщине? Всем известно, что водить за нос и морочить голову – это то, без чего женщина не может, так же как паровоз не может без рельсов. Наверное, она мне просто не так уж сильно нужна, делает он вывод и советует подумать об этом как-нибудь на досуге.

Мне не остается ничего другого, как рассказать ему еще и о том, что Хэтманн не просто писатель, а писатель-диссидент, что ему и без меня достается и что он намного старше Аманды и потому особенно сильно к ней привязан. Это, конечно, ложь: психологическое состояние Хэтманна меня абсолютно не волновало, пока я охотился за Амандой; я просто ищу аргументы, которые остановили бы неиссякаемый поток отцовских советов. И, похоже, наконец нашел. Отец откидывается на спинку дивана, задумчиво качает головой и говорит: это, конечно, меняет все дело. Мне непонятен внезапный поворот его мыслей, но я не хочу ничего выяснять – лишь бы он оставил меня в покое. И все же я узнаю, в чем дело, – допив свой портвейн, он говорит: нам бы не понадобилась вся эта дискуссия, если бы я сразу сказал, что Аманда – из Восточного

Берлина.

7 января 1988 г.

Американское посольство пригласило на коктейль. Не меня одного – человек двести. Коридоры и залы битком набиты заметными людьми, в том числе и нашим братом, журналистом; мы – общественный элемент. К двум столам с угощением не пробиться. Я ловлю один из множества проплывающих мимо на подносах стаканов и ищу хоть какую-то родственную душу, но не нахожу никого, кто бы меня знал. Тут мне, как назло, приспичило в туалет, я становлюсь в длинную очередь и встречаю Хэтманна. Перед тем как исчезнуть за одной из дверей, он успевает крикнуть, что подождет меня, – он, мол, тоже здесь один как перст. И вот мы стоим вместе посреди толпы; из нагрудного кармана его пиджака одиноко торчит белый платочек. Никто из присутствующих не может похвастать такой деталью туалета кроме его превосходительства господина посла, который неутомимо расхаживает по всему зданию и пожимает руки гостям.

За болтовней с Хэтманном я узнаю новость, от которой мое сердце тревожно встрепенулось: он уезжает с чтениями в Скандинавию. С госпожой Амандой? Нет, без нее – власти каждый раз поднимают такой вой, что Аманда сразу отказалась от этой затеи. Какие хорошие власти, думаю я, и до меня в ту же секунду доходит, что всем моим клятвам грош цена и что теперь я от нее не отстану. Он, ничего не подозревая, выдает и дату своего отъезда – боже мой, уже на следующей неделе! Я чувствую себя вероломным убийцей. Потом я осознаю, что получил еще одну важную информацию: Аманда в данный момент одна дома, во всяком случае без Хэтманна.