Бесы

Друг мой, вы сейчас попали в другое больное место, вашим дружеским пальцем. Эти дружеские пальцы вообще безжалостны, а иногда бестолковы, pardon³, но, вот верите ли, а я почти забыл обо всем этом, о мерзостях-то, то есть я вовсе не забыл, но я, по глупости моей, всё время, пока был у Lise, ста­рался быть счастливым и уверял себя, что я счастлив. Но теперь. о, теперь я про эту великодушную, гуманную, терпеливую к моим подлым недостаткам женщину, — то есть хоть и не совсем терпеливую, но ведь и сам-то я каков, с моим пустым, скверным характером! Ведь я блажной ребенок, со всем эго­измом ребенка, но без его невинности. Она двадцать лет ходила за мной, как нянька, cette pauvre тетя, как грациозно называет ее Lise. И вдруг, после двад­цати лет, ребенок захотел жениться, жени да жени, письмо за письмом, а у ней голова в уксусе и. и вот и достиг, в воскресенье женатый человек, шутка ска­зать. И чего сам настаивал, ну зачем я письма писал? Да, забыл: Lise богот­ворит Дарью Павловну, говорит по крайней мере; говорит про нее: «C'est un ange⁴, но только несколько скрытный». Обе советовали, даже Прасковья. впрочем, Прасковья не советовала. О, сколько яду заперто в этой Коробоч­ке! Да и Lise, собственно, не советовала: «К чему вам жениться; довольно с вас и ученых наслаждений». Хохочет. Я ей простил ее хохот, потому что у ней у самой скребет на сердце. Вам, однако, говорят они, без женщины невозмож­но. Приближаются ваши немощи, а она вас укроет, или как там. Ma foi⁵, я и сам, всё это время с вами сидя, думал про себя, что Провидение посылает ее на склоне бурных дней моих и что она меня укроет, или как там. enfin⁶

, понадо­бится в хозяйстве. Вон у меня такой сор, вон, смотрите, всё это валяется, да-

Всё решено (фр.).

Это ужасно (фр.)

Простите (фр.).

Это ангел (фр.).

Право (фр.).

Наконец (фр.).

веча велел прибрать, и книга на полу. La pauvre amie всё сердилась, что у меня сор. О, теперь уж не будет раздаваться голос ее! Vingt ans![302] И-и у них, кажет­ся, анонимные письма, вообразите, Nicolas продал будто бы Лебядкину име­ние. C'est un monstre; et enfin[303], кто такой Лебядкин? Lise слушает, слушает, ух как она слушает! Я простил ей ее хохот, я видел, с каким лицом она слушала, и се Maurice. я бы не желал быть в его теперешней роли, brave homme tout de meme, но несколько застенчив; впрочем, Бог с ним.

Он замолчал; он устал и сбился и сидел, понурив голову, смотря непо­движно в пол усталыми глазами. Я воспользовался промежутком и рассказал о моем посещении дома Филиппова, причем резко и сухо выразил мое мне­ние, что действительно сестра Лебядкина (которую я не видал) могла быть когда-то какой-нибудь жертвой Nicolas, в загадочную пору его жизни, как вы­ражался Липутин, и что очень может быть, что Лебядкин почему-нибудь по­лучает с Nicolas деньги, но вот и всё. Насчет же сплетень о Дарье Павловне, то всё это вздор, всё это натяжки мерзавца Липутина, и что так по крайней мере с жаром утверждает Алексей Нилыч, которому нет оснований не верить. Сте­пан Трофимович прослушал мои уверения с рассеянным видом, как будто до него не касалось. Я кстати упомянул и о разговоре моем с Кирилловым и при­бавил, что Кириллов, может быть, сумасшедший.

Он не сумасшедший, но это люди с коротенькими мыслями, — вяло и как бы нехотя промямлил он. — Ces gens-la supposent la nature et la societe humaine autres que Dieu ne les a faites et qu'elles ne sont reelement[304]. С ними заиг­рывают, но по крайней мере не Степан Верховенский. Я видел их тогда в Пе­тербурге, avec cette chere amie (о, как я тогда оскорблял ее!), и не только их руга­тельств, — я даже их похвал не испугался. Не испугаюсь и теперь, mais parlons d'autre chose.[305] я, кажется, ужасных вещей наделал; вообразите, я отослал Да­рье Павловне вчера письмо и. как я кляну себя за это!

О чем же вы писали?

О друг мой, поверьте, что всё это с таким благородством. Я уведомил ее, что я написал к Nicolas, еще дней пять назад, и тоже с благородством..

Понимаю теперь! — вскричал я с жаром. — И какое право имели вы их так сопоставить?

Но, mon cher, не давите же меня окончательно, не кричите на меня; я и то весь раздавлен, как. как таракан, и, наконец, я думаю, что всё это так благо­родно. Предположите, что там что-нибудь действительно было. en Suisse.[306]или начиналось. Должен же я спросить сердца их предварительно, чтобы. enfin, чтобы не помешать сердцам и не стать столбом на их дороге. Я единст­венно из благородства.

О Боже, как вы глупо сделали! — невольно сорвалось у меня.

Глупо, глупо! — подхватил он даже с жадностию. — Никогда ничего не сказали вы умнее, c'etait bete, mais que faire, tout est dit[307]. Всё равно женюсь, хоть и на «чужих грехах», так к чему же было и писать? Не правда ли?

Вы опять за то же!