Бета-самец

Нет, не собирался Сергей отсюда выбираться. Не то чтобы некуда — Анна, разумеется, приняла бы вернувшегося из «Яблоневых зорь» беглеца. С той же легкостью, с которой после его гибели преступила через траур. И жила бы с ним, с его глобальной обидой под боком. Незачем было Сереже отсюда уходить. Бывший маэстро билбордов ухватился за перспективу занять место Рудольфовича в «Зорьке», будто там его действительно ждала новая жизнь, в которой он готов был начать что-то заново, о чем-то мечтать, к чему-то стремиться.

«Удивил, чувак. Вот так выбор…»

Но под трескотню машинок и повествование Рудольфовича о нюансах производственного процесса думать о Сереже было непреодолимо скучно. О мертвых либо интересно, либо ничего, решил Топилин.

Удивился, услышав топот копыт: Юля никогда не выезжала два дня подряд.

Выглянул в окно и подозрительно прищурился. Вдоль снежной кромки верхом на Яшке надвигалась какая-то необычная Юля. Ядовито-сиреневая шевелюра, развевающиеся пестрые одежды. Открыв окно и прислушавшись, Топилин понял, что Юля скачет под музыку — поверх перестука копыт доносилось: «Ах, какая женщина! Какая женщина! Мне б такую!»

Высунулся по пояс в окно: что за бред?

Губы ярко-алые, ноги в полосатых, осиной расцветки, чулках. И сапоги золотые. И сиськи цвета хаки, скачущие во все стороны так, что казалось — сейчас оторвутся и пометелят своим ходом, обгоняя коня.

Наездница приблизилась, и Топилин чуть не вывалился от смеха на крыльцо: в седле сидел раскрашенный Коляша — в новогоднем серебристом парике, в каком-то безумном, а-ля Пугачева, балахоне. Музыка неслась из магнитофона, спрятанного в вещмешок у него за спиной.

Топилин слова не мог выговорить от смеха. Лишь тыкал перед собой большим пальцем, задранным кверху.

Ряженый тем временем перевел коня на шаг и, поравнявшись с воротами, заставил его обернуться несколько раз по кругу.

«Ах, какая женщина! Как-кааая жееенщщщина!»

Яшка недовольно скалился, но вертелся.

— Я умру сейчас, Коля! — выкрикнул Топилин сквозь смех. — Хватит!

Коляша кокетливо сделал плечиком, покачал бюстом — и поскакал вдоль дворов, куда уже выходили хозяева, привлеченные музыкой и аляповатой фигурой в седле.

Покрасовавшись перед каждым домом, позволив каждому зрителю вдоволь посмеяться и помахать руками, Коля пускал коня дальше, к следующему хохочущему двору.

— Ты заценил? — гордо спросил он по телефону минут через двадцать, когда, видимо, был смыт грим и шутовской костюм спрятан в безопасное место.

— Коля, ты лучший. Я так лет двести не смеялся. Как заново народился.

— Вещмешки не пожалел, совсем целковые были. Даже парик попросил пацанов прикупить. Чего только от них не наслушался. Ты в следующий раз должен на видео меня заснять, чтобы я им показал. А то задолбали.

— Не вопрос, Коль. И видео, и фото. Только предупреди.

Через день представление повторилось. Заблаговременно предупрежденный эсэмэской, Топилин снял его с двух ракурсов: сначала из окна, потом от ограды, крупным планом. Поселок тоже ждал. Судя по обилию зрителей, дачники Окраинной улицы позвали соседей из домов, откуда обзор похуже.

Когда в следующий раз вдоль окраины «Яблоневых зорь» поскакала настоящая Юля, ее встретил смех едва ли не такой же, какой встречал ее пародийного двойника. Крайне удивленная, Юля придержала коня, пустила шагом. Потом и вовсе остановилась, оглядела себя со всех сторон, ерзая в седле как ужаленная, — чем вызвала волну гомерического хохота. Крикнула: «Придурки!» — хлестнула Яшку и ускакала.

Коляша повторял свои выездки, каждый раз добавляя в шоу что-нибудь новенькое: то грудь вывалит, то прическу сменит, то пронесется в противогазе краснощеком с проволочными ресницами.

— Она никак в толк не возьмет, что происходит, — счастливо ухмылялся Коляша. — Даже у меня спросила: чего они ржут, как идиоты.

— А ты?

— Говорю, цыгане приходили, промоакцию делали — каждому пакетик конопли бесплатно, на пробу. Курят теперь, говорю, все. Сутками хохочут. Бывает, даже спать не дают.

Коляша смотрел на Топилина с нескрываемой гордостью — зацени, мол, как я ее срезал.

— Серьезно? Вот так прямо и сказал?

— Зуб даю, Саш. Слово в слово. Она аж в лице перекосилась. Понимает, что издеваюсь. Ничего, схавала.

12

Мы очень сблизились с Антоном. Признаться, я и сам того хотел, но инициатива принадлежала ему. Скорей всего, я не решился бы сделать первый шаг. Все-таки я — не более чем писарь. А он герой и всеобщий любимец.

Поначалу Антон наведывался ко мне в штаб после отбоя, улучив момент, когда дежурный по части отправлялся проверять караулы. Дневальные и помощники дежурного волновались из-за этих визитов: они рисковали угодить на гауптвахту, пропуская его. Но это же Антон. И они пропускали.

Я горжусь нашей дружбой.

Теперь Антон остается ночевать в кабинете Стеблины. Нечасто, обычно в пятницу или субботу. Дополнительный матрас я прячу за дверью штабного бомбоубежища. Случается, проговорим полночи, выползаем на утреннее построение в последний момент, небритые и невыспавшиеся.