Бета-самец

Повзрослев, я часто думал: для скольких мальчиков и девочек — вчерашних октябрят и пионеров явление голой Зинаиды на сцене «Кирпичика» стало событием немеркнущим, багажом, который пришлось тащить через перевал половой зрелости… Сколько фобий и постыдных перверсий зародилось в ту самую минуту, когда поворотная сцена Дома культуры открыла изумленным детским взорам все то, что должны были скрывать поэтичные обноски Падчерицы.

В моем мозгу бумажный снег дал щедрые всходы.

Когда примерно через полгода на развороте журнала «Огонек» я наткнулся на репродукцию картины Аркадия Пластова «Весна. В бане» — от нахлынувшего желания чуть не задохнулся. И начались мои навязчивые грезы о девах нагих в кисее снегопадов. После армии, сделавшей меня более-менее нормальным, по крайней мере жизнеспособным человеком, я при случае норовил заманить обнаженных под снег. Но как-то все не сходилось: то отношения сворачивались до первых морозов, то девушка оказывалась мерзлячкой и не желала выскакивать из сауны. Когда у меня завелись первые нормальные деньги, я вспомнил, что на войне все средства хороши, — и решил расправиться со снежной дурью без церемоний. Несколько раз, дождавшись снегопадов, нанимал проституток, которые за двойную плату, крепко разогревшись спиртным, соглашались исполнить мой придурошный каприз. Не помогло. За деньги это не лечилось. Но с годами прошло само.

17

— Антон, она сегодня ничего не ответила. Завтра будет ответ. Потерпи до завтра.

— Может, я подскочу к тебе? Расскажешь подробно. Ты где?

— Слушай, я сейчас не в кондиции. Спать хочу, не могу. Рассказывать нечего.

— Не ответила?

— Ни слова.

— Совсем? Так, может, — нет?

— Что?

— Говорю, может, она откажется?

— Не откажется, не должна. Всё хорошо будет. Но только завтра.

Вместо «Сусанина» очутился в местечке под названием «Дыра». Пропустил нужный поворот, начал объезжать квартал, чтобы вернуться, — и заметил вывеску.

«Сусанин завел в дыру», — хмыкнул он, оценив приключившийся каламбур, и нырнул вправо, в пустой кармашек парковки.

В «Дыре» было громко и дергано. Компании кислотных юношей и девушек, прибившиеся к ним, еще не достаточно кислотные, товарищи — скованные, неосвоившиеся. Ровесник Топилина затих в дальнем углу в волнах сигаретного дыма. Как мурена в засаде: мягкотелый, но сразу видно — хищный. «Не помешаю?» — мысленно обратился Топилин к мурене.

Музыка наглая. Лезет нахрапом, будто лапает.

Уловил в пульсирующем полумраке заинтересованный взгляд. Что там? Маечка, штанишки. Пожалуй, сойдет.

Три подряд виски под сигаретку — и по телу поползло щекочущее тепло.

Маечка, далеко не уходи! Еще немного.

— Налей-ка. Односолодового.

— У меня односолодовый закончился. Нужно в кладовку сходить. Подождете?

— Ну нет. Лей, какой есть.

— Вы мне назовите какой, я налью.

— Тьфу ты! Ну, «Джим Бим» давай.

— Ваш «Джим Бим», сто граммов.

Проще, Саша, проще. И не верти же ты носом: простота — не удел простаков. В простоте зоркость нужна. Чтобы не вляпаться. А интеллигентские мессы своей маменьки оставь ее интеллигентским катакомбам. Это не про то, как выжить, это про то, как умирать. Правильно и красиво. Любя невозможное. Блюдя осанку и биографию.

Напротив — уже порядком поднабравшаяся Катя в занятной маечке: на майке кот, на каждой сиське по глазу. Катя наклоняется к столу — глаза прищуриваются. Опускает плечо — кот подмигивает. Откидывается на спинку стула — выпучивает глаза так, что, кажется, вот-вот вылезут из орбит.

— Катя, ты любишь котов?

— Обожаю.

Делает вид, что не улавливает ход его мыслей. Выпрямляет спину, смотрит в сторону, давая ему возможность наиграться с котом в гляделки.

— У меня дома ангорский. И они не лезут, кстати. Нет, лезут. Но пылесосом прошлась, и чисто. Я ангорских люблю. И персов еще. А у тебя есть? Какой?

— А у меня нету. Никакого.

Опьянеть не получилось. Сначала показалось, всё идет как надо. Вроде бы разобрало. Но теперь — чем больше пьет, тем дальше от хмеля. Глупо. Да и кот на самом деле — не радует.

— Ты учишься, Катя?

— Уже отучилась. На мерчендайзера.

Катя при теле. Пожалуй, даже с некоторым перебором. Наверняка быстро вспотеет, будет источать тот сладковатый сдобный запах, свойственный свеженьким пышкам, который каждый раз сбивает Топилина с сексуальных позывов на гастрономические. Бывает, везешь в гостиницу — порох. Перед таксистом неловко. Заведешь в номер — нимфа, только успевай. А в постели вдохнешь поглубже: булочка, сытная булочка… чего бы такого сжевать?

— Я вообще-то сестру жду. Задерживается что-то.

— Как сестру зовут?

— Роня.

— Что? Это кто? — удивился Топилин. — Роберта, ро-о-о… Рояна? Рамаяна? Арина?

— Да не. Ну, по паспорту Оля. Но она так не любит.

— Ааа… И где же Роня?

— Приколись! — Катя будто все это время ждала этого вопроса. — В пробке стоит. На мосту авария. Прикинь, «Газель» с цветами перевернулась.

— С цветами?

— Жесть! Полмоста в гвоздиках. Может, поехали, глянем? А? По приколу.

Не поехал. Катя немного поуговаривала и пустилась в подробный рассказ о том, как в прошлые выходные потеряла мобильник в маршрутке, но потом нашла.