Бета-самец

— Прихожая двенадцать метров. Тут вот, слева, напрашивается шкаф-купе, — рассказывал Топилин, следуя за Анной по бетонному коробу. — Стяжка, как видишь, уже есть, стены оштукатурены. Неплохо причем. Сам в первый раз здесь.

Пройдя прихожую, Анна остановилась перед кухней. Топилин решил: пытается представить квартиру, которая вылупится из бетона и штукатурки. Здесь, стало быть, кухня — стол, стены теплого оттенка, магнитики на холодильнике, облака в окне… здесь — спальня… большая кровать… Топилин смотрел ей в спину, в ее голубую джинсовку, и с обстоятельностью бывалого риелтора расписывал достоинства жилья.

— Кухня пять на четыре. Удобно. Потолки три метра. Кладовка. Примыкает к ванной, так что можно туда стиралку убрать. Очень удобно.

Развернулась к нему лицом.

Топилин отвел взгляд и продолжил:

— Комната налево — двадцать два, направо — восемнадцать.

Обратно гнал как ненормальный. Проскакивал на красный, моргая фарами, выдавливал с полосы каждого, кто мешал. Перерыв у Анны заканчивался, нужно было успеть. Но главное, пока он так гонит — можно молчать.

24

Вечером я вернулся с занятий домой и впервые увидел, как выглядит взбешенный отец. Меряя быстрым шагом гостиную, подергивая низко наклоненной головой — будто бодал сгустки воздуха, мешавшие пройти, — он не ответил на мое приветствие.

— Что-то случилось?

Отец остановился, навел на меня лихорадочный взгляд. Видно было, что изо всех сил старается держать себя в руках. Открыл рот с таким видом, будто собирался рассказать мне всё спокойно и подробно, и застыл так, с открытым ртом, немой, меняющийся в лице.

— Нет, это же черт знает что! — закричал наконец. — Это же… беспредел!

Он убежал в мансарду, а я огорошенный уселся на диван и раскрыл попавшийся под руку сборник рубаи. Отец вышагивал наверху, я цеплялся за Омара Хайяма. Примерно через час слепого блуждания по строчкам, проголодавшись, я отправился на кухню. На столе лежала записка, написанная маминой рукой: «Уехала в Долгопрудное за Зиной. Зина сломала ногу. Будет жить у нас. В холодильнике вареные сардельки». Почему-то именно ритм этой записки — рваный и сбивчивый, навевающий ассоциации с грубым заедающим механизмом — передал мне отцовский испуг. С изумлением я понял, что боюсь и не желаю маминого возвращения.

«Смесил-слепил меня Господь. А я при чем?» — завертелась в голове единственная запомнившаяся строчка.

— И что теперь? — спросил я записку, стол, стул, темное окно, баночки с крупами, шкафчики на стенах, двухкамерный холодильник ЗИЛ.

Появился отец. Одетый. В руке щекастый рыжий портфель, подаренный мамой. Папа подошел ко мне и остановился как-то внезапно, будто заметил преграду в последний момент.

— Это невозможно, — буркнул он в пол и пошел к выходу.

В дверях, застегивая пиджак, сказал:

— Я в больнице. Не знаю, когда буду, — пожал плечами и добавил тоном скорей вопросительным: — Завтра… — и снова сорвался на крик: — Не знаю!

Я впервые остался в столь позднее время один. Я стал ждать.

До сих пор всё улаживалось, уладится и теперь.

Ждать пришлось долго. Переулок ворочался во сне, то потрескивая сучьями, то покашливая из темноты. Я успел доделать одно из скучных заданий — акварельный рисунок греческой колонны. Читать больше не пытался.

Уселся на диван, потом прилег. Слушая бесконечную считалку ходиков, я уснул, а когда проснулся, в открытых окнах сверкало и щебетало утро. Я полежал немного, покрутил в памяти странную вчерашнюю новость и услышал, как во дворе отрывисто крякнули ворота.

Выскочил во двор и увидел ее. Поддерживаемая под руку мамой, она только что шагнула во двор. Образ Зинаиды, который подсовывала мне застигнутая врасплох память, не совпадал с действительностью. В бесцеремонном утреннем свете перемены, произошедшие с ней после приступа и жизни в Долгопрудном, кололи глаз. Она была как разорванная на клочки и неумело склеенная фотография. Правая ступня Зинаиды была уложена на гипсовую лонгету. Она стояла, перенеся вес на здоровую ногу, и рассматривала дом. Мне показалось, искала в окнах силуэт отца.

— Здравствуйте, — сказал я.

Зинаида несколько раз кивнула. Мама почему-то со мной не поздоровалась, совсем как папа вечером.

— Проходи, — сказала мама и повела ее к дому.

Они оказались в точности одного роста. Зинаида тяжело заваливалась на загипсованную ногу, прижимаясь к маме плечом, их головы при каждом шаге почти смыкались и через мгновение расходились — и, отклонившись на равные углы, начинали движение навстречу… монотонно, четко, как бы повторяя и продолжая механический текст записки: «Приехала из Долгопрудного с Зиной. Зина сломала ногу. Будет жить у нас. В холодильнике сардельки нашли?»