...Климов проводил меня до машины. Я возвращался домой.
Климов смущенно протянул мне старую авоську с яблоками:
— Вот... значит... яблочков... У них там, у литовцев... таких не покушаешь...
— У эстонцев, — улыбнулся я.
Климов, помолчав, вдруг сказал:
— Вот мы и расстаемся...
Я взглянул на него и понял, что он огорчен этим. И мне вдруг стало стыдно. Мы были знакомы всего три дня. Целых три дня. И я даже не спросил его имени. Он добросовестно выполнял мои поручения, переживал вместе со мной, мы советовались, шутили, огорчались, и, если бы он не сказал — «вот мы и расстаемся», — я уехал бы, не узнав его имени. Какая глупость! Как бессовестно мы обкрадываем самих себя! И я подумал, что Наташа за три дня узнала бы не только имя человека, который был все время рядом. Она знала бы о нем все. Как она знает обо мне. Видно, настоящей доброте научиться нельзя. И учиться опасно — есть риск стать лицемером. Все-таки я спросил нерешительно:
— Послушайте, Климов, а... как вас зовут?
Климов кашлянул, прикрыв рот ладонью, и сказал с достоинством:
— Андреем Степанычем кличут.
Я отворил дверцу, козырнул ему и сказал:
— Мы еще увидимся...
Климов пожал плечами:
— Кто его знает... Мне ведь на пенсию скоро. — Он неожиданно улыбнулся и подтолкнул меня: — Ну, садись, садись давай. А то опоздаешь...
Мы пожали друг другу руки, «Волга» плавно тронулась. И тогда я не выдержал, высунулся из окошка и заорал:
— Мы еще увидимся... увидимся, Андрей Степаныч!..
Он, улыбаясь, стоял на дороге и махал мне вслед своей линялой, выгоревшей фуражкой. Дождь крупными блестящими каплями застревал в его коротко подстриженных, с густой проседью волосах...