Без компромиссов: Гонки по вертикали. Я, следователь… (сборник)

Лист дела 33

Еще не открыв глаза, я с нежностью прислушался к стуку колес. Слава Богу, что все это наконец окончилось! Не будет раскачивающейся под ногами палубы, проваливающегося в тартарары вертолета и воспаленных, налитых болью глаз капитана Астафьева.

Глухо и часто пыхтел впереди тепловоз, под ногами выстукивали дробь на стрелках колеса. Поезд подходил к Ленинграду. И все, что было еще только вчера, казалось мне далеким, почти забытым прошлым. Лишь ладонь хранила крепкое пожатие Энге, невозмутимо мокнувшего вчера ночью на осклизлом холодном перроне, и его ласково-детское:

— Ницего, сейцас ты на церной полосе. Пройдет.

— На какой полосе? — переспросил я.

— На церной. Жизнь — как матрос — вся полосами...

А потом экспресс помчал меня в Ленинград. На площади у Балтийского вокзала я сел в такси и сказал сонному шоферу:

— Петроградская сторона.

Я ехал на квартиру Жени Корецкого, в дом, оставшийся теперь навсегда без хозяина.

Дверь открыла старушка с забинтованной рукой. Она строго спросила:

— Кого надо?

Я вдвинул ногу в дверную щель и беззаботно сказал:

— К Жене Корецкому, по делу. А что с рукой-то?

— Да старая я, видать, совсем стала — руки трясутся. Намедни кастрюлю с горячим молоком на себя вертанула. Дегтем бы намазать, да где его сейчас в городе возьмешь-то, деготь? Вот докторша прописала мазь какую-то, да толку с нее, как с козла молока.

— С докторши? — механически переспросил я.

— Да не-е, докторша у нас хорошая. Мазь не помогает. А чего это я тебя ране у Женьки никогда не видела? Друзья новые вы, что ль? У него ж каждый день новые приятели. Полгорода к нему таскаются. И жрать все здоровы. Мне-то, соседке, это, конечно, без дела, но очень он уж легкий человек.

— Как это — легкий? Легкомысленный?

— Не-е! Ты что, милый? Женька — парень с серьезностью большой, толк в нем человеческий на троих заложен. Только доверие у него к людям легкое, как у мальца мелкого. А люди-то, сам знаешь, разные бывают. Один — на, а двое — дай. Вот и денег у него всегда — «тетя Катя, десятку бы до получки». У меня-то пенсия пятьдесят два рубля, а у него — три тысячи. Но — даю, потому как он гордый: брюхо у него подведет, а у чужого не попросит. Я-то ему все как мать. Его-то в блокаду погибла. Отец — на фронте, а мать — здесь, в блокаду...

— А давно Жени нет дома?

— Да числа с тридцать первого, а то первого. Примчался из Таллина, купил машину в магазине, покрутился два дня и укатил куда-то. Да вот записку мне на кухонном столе оставил...

...