Без крыши

Никифору Мефодиевичу, по моему убеждению, давным-давно пора было прищемить его поганый язык. Таких, как он, следовало ещё году в 91-м вывезти на барже подальше от берега и открыть кингстоны. Жаль, первому президенту России не хватило запала проделать всё это. Кормясь слухами и сплетнями, товарищ Толиков дул в уши не одному Хрюшникову. А обида его заключалась вот в чём. Как-то раз преподобному Никифору Мефодиевичу вздумалось вдруг показать служебное рвение – собственноручно написать в наше издание про какую-то мемориальную доску. Про её охрененное значение в деле воспитания подрастающих поколений. И не просто написать, но и запечатлеть сие изделие на фото. Конечно, придворный фотограф Колёсиков был в тот момент занят, о чём я и сказал инициативному товарищу. Кроме того, Никифору Мефодиевичу мной было сообщено, что о подобных инициативах желательно извещать меня заранее, а не в последние десять минут. Ни слова не говоря в ответ, товарищ Толиков тогда вышел с таким видом, будто его унизили и растоптали. Попрали человеческое достоинство.

– Я через всё это проходил, – говорил тем временем Семён Маркович. – А тебя они особенно ненавидят: ты же не их человек. Толиков до сих пор возмущается. Не может понять, откуда ты взялся.

Я неаккуратно пошевелился в кресле, и боль в спине тут же напомнила о себе.

– Может, ну их всех к чёрту? А, Семён Маркович? Пусть сами в своём г…не копаются?

– Не горячись, Алексей Николаевич. Спокойнее будь.

– Обрастать толстой кожей?

– Ну да, если можно так сказать. Уволишься, а что толку? Поставят на твоё место какого-нибудь идиота.

– Я тут сам скоро в идиота превращусь.

А память подбрасывала новые сценки из прошлого. При известии о моём назначении все в аппарате, конечно, выпали в осадок. В тот момент в ящике стола у Хрюшникова лежала целая пачка резюме и прошений. Больше месяца спикеру промывали мозги самые разные кандидаты и кандидатки. Одна из кандидаток, по фамилии Скотникова, рвалась даже к нему в загородную резиденцию, грозясь лично представить развёрнутую концепцию работы пресс-службы. Себе в актив мадам Скотникова заносила доблестную службу в секретариате одного из предыдущих губернаторов. Ныне была она соседкой всё того же Валентина Юрьевича по подъезду одного и того же номенклатурного жилого дома.

К изумлению публики, спикер стоически вынес эти наскоки и подходцы. Этим он изрядно огорчил и Забегалова, и ряд других желающих пристроить в аппарат своего человечка или даже пристроиться лично. С тех-то самых пор любимой темой расстроенного Валентина Юрьевича и стали рассуждения о необходимости разогнать пресс-службу как слишком дорогостоящую структуру, к тому же хронически и вызывающе не выполняющую своих обязанностей.

Семён Маркович улыбался и глядел на меня сквозь очки.

– Ничего, Алексей Николаевич! Всё нормально. Держись!

– Да смысла всё меньше вижу.

Спина как будто отваливалась. Хотелось вытянуться и забыться, а ещё лучше – погрузиться в солёную ласковую воду Средиземного моря, снова увидеть залитые солнцем горы, пальмы и разноцветные паруса…

Семён Маркович тактично кашлянул.

– Ну, я пойду. Ты тоже не засиживайся, отдохни.

– А вы же в отпуске вроде бы, – вспомнил я.

– На больничном, – поправил Семён Маркович. – Поджелудочная ноет, обследоваться надо.

– Ну и обследуйтесь. Зачем сюда ходить?

– Вызывают, – развёл руками Семён Маркович. – Сегодня в обед спохватились: надо, оказывается, сделать речь к открытию клуба.

– Какого клуба? Ночного?

– Сельского. У Виталия Ивановича в избирательном округе. Он говорит, ты ему не пишешь ничего, вот меня и озадачили.

Я только рукой махнул.

– Интересно, а он хоть раз мне поручал?

– Не знаю, не знаю…

– Зато я знаю. Не было такого. У пресс-службы вообще эту функцию забрали. Теперь то вас дёргают, то вообще непонятно кого. Бардак развели и виноватых ищут! – я с хрустом оторвал вчерашний листок календаря.

– Держись, Алексей Николаевич, – повторил Домашевский, вставая.

Я кивнул в ответ.

– Тут Шарохин к тебе не заходил? – спросил Семён Маркович уже с порога.

– Нет. А зачем?

– Если зайдёт, скажи, что не видел меня, ладно?

– Скажу, – пообещал я.

Все будто сговорились не дать мне закончить эту служебную записку. Продвинуться вперёд я успел ровно на абзац, когда дверь снова распахнулась – в этот раз без стука и стремительно. В кабинет, часто дыша, вбежал депутат Шарохин. Михаил Юрьевич руководил межфракционной группой «Честность», созданной на заре нынешнего созыва. Тогда всерьёз предполагалось, что в нее вольются все, кому дороги идеалы неподкупности – невзирая на партийную принадлежность. Кончилась затея тем, что в группе скоро остались двое – сам Шарохин и один его коллега, в принципе не появлявшийся в парламенте. По регламенту группа должна была принять решение о самороспуске, но для этого ей надо было собраться на заседание. А провести его не имелось ни малейшей возможности, ибо кворум, согласно всё тому же регламенту, составлял более половины её списочного состава.