Без любви жить нельзя. Рассказы о святых и верующих

– Хаф аур… Польчаса… – ответил мальчишка.

– Ну, пошли… – поднялась я со своего насиженного местечка и выдохнула: – Господи, благослови!

Поначалу мы шли по пологой части дороги, по которой паломники поднимаются на гору Моисея, но потом свернули налево, начался не сильно трудный подъем. Через некоторое время стал виден и небольшой скит святых Галактиона и Епистимии, около которого, по житию, полтора года подвизался на Синае старец Паисий.

– Там жил Паисий?

– Паисий там! – Мальчишка, который все время шмыгал носом, махнул рукой к вершине.

– Почему? Он же жил в Галактионе и Епистимии…

– Там! – снова махнул вверх проводник.

– А сколько туда идти?

– Ван аур. Час. Десять доляр.

– Как час? Час туда, час назад? У меня же такси… Да еще в гору подниматься? – Я никак не могла сообразить, что делать.

– Да, десять доляр.

Мы стояли на развилке: одна пологая тропинка вела к скиту влево, другая поднималась круто вверх.

– Десять доляр, десять доляр, – канючил и шмыгал носом бедуинчик.

– Не успею, не поднимаюсь, умру! Это как на гору Моисея, – отговаривалась я, ожидая какого-нибудь знака.

Тут я увидела, как из скита вышли два монаха и стали спускаться к нам.

– Где Паисий? – наобум спросила греков, когда они приблизились.

Оба сразу же указали вверх.

– Евлогите! – обреченно попросила я, но не поняла, что ответили они мне на греческом. Только монашеские одобрительные улыбки стали пропуском к Паисию.

Я поползла вверх за бедуинчиком, который еще и торопился, зная, что у меня нет времени.

– Стой! – кричала я ему, когда, казалось, сердце выпрыгнет из груди.

Он спускался ко мне и прикладывал мою ладонь к своему сердцу, которое тоже колотилось. Оказывается, и на бедуинское сердце такой подъем – нагрузка.

На практике убеждалась я, что, читая жития святых, мы совсем не представляем, сколько им приходилось себя преодолевать. Сидишь себе на диване в уютной комнате и читаешь с умным видом, будто что-то понимаешь:

«– Геронда, как Вы жили на Синае? – спросил старца один человек.

Старец Паисий ответил:

– Моей пищей был чай с сухарями, которые я делал сам. Я раскатывал тонкий лист теста и высушивал его на солнце. Эти сухари были настолько жесткими, что разбивались, как стекло. Иногда я варил толченый рис в консервной банке. Эта банка была и кофейником, и кастрюлей, и тарелкой, и кружкой. Всё мое хозяйство состояло из этой банки да одной ложечки – чуть поменьше столовой…»

Паисий ходил без ботинок, которые носил в своей монашеской сумке и обувался, только когда спускался в монастырь либо встречал кого-то на дороге. Днем в Синайской пустыне песок и камни нагреваются так сильно, что бедуины, зарывая в раскаленный песок яйца, варят их; ночью камни остывают, становясь словно лед.

Но духовная брань, которую в этих условиях вел старец с духами злобы, не поддается никакому описанию. В самом начале своего синайского подвижничества монах Паисий решил подняться в келью Галактиона и Епистимии и прожить там две недели, не спускаясь в монастырь. Позже старец рассказывал: «Что я пережил там, наверху, от диавола за эти пятнадцать дней, нельзя выразить. Это невозможно себе представить! Я чувствовал себя так, словно был пригвожден ко Кресту».

Что чувствовала я? Солнце стояло хоть и невысоко, но уже жарило, голова была мокрая от пота, который, капая с лица, застилал глаза, поэтому часто спотыкалась, но ни разу не упала. Я чувствовала поддержку отшельницы и тех терпеливых паломников и паломниц, с которыми приехала на Синай. Молитвы в этой пустыне, казалось, материализовывались и были неотъемлемыми элементами окружающего пространства – как горы, небо, облака, воздух, ветер, пустынные травки. И чей-то молитвенный зов настойчиво звал наверх, будто кто-то вел меня за руку.

По мере приближения к келье Паисия душа постепенно наполнялась необыкновенной радостью, которую нельзя сравнить ни с каким мирским счастьем. Старец называл Синайскую пустыню сладкой и говорил: «Пустыня избавляет человека от страстей. Если ты отнесешься к пустыне с почтением и подстроишь себя под нее, то она даст тебе прочувствовать свое утешение». Возможно, малую толику этого утешения по молитве Паисия Святогорца почувствовала и я…

Наконец тропинка, в очередной раз вильнувшая между скал, вывела к площадке, с которой открылся далекий вид на скит старца Паисия. Высоко в горах вдруг появилась цивильная пологая дорога с перилами.

– Паисий тут ходиль, – сказал мальчишка-проводник, шмыгая простуженным носом.

– Здорово!

– Тут, тут, – потянул Он в какую-то расщелину.

– Зачем? – испугалась я. – Не трогай меня!

– Тут, тут, идем, идем! – он настойчиво отводил от дороги.

– Не пойду! – заверещала я.

– Боись не надо… – Мальчишка сам испугался. – Там Паисий…

Чего пугаться, опомнилась я, ведь под молитвенным щитом нахожусь, беднягу перепугала. Я достала из сумки платок и протянула ему.

– Возьми, возьми! Сморкайся! – показала я.

– Красивий, маму дам! – Он засунул платок в карман штанов.

– Дорогой ребенок, – воскликнула моя душа, потому что радость вернулась. – Куда идем?

– Тут, тут, – показывал он путь.