Без музыки

Парень завистливо посмотрел на росчерк подписи и даже покраснел от удовольствия: «Клево».

Помахал мне фуражкой и, прыгая через две ступеньки, побежал вниз. А я так и стоял перед открытой дверью, вертел лоскут серой бумаги и никак не мог понять, хорошо это или плохо, что пришла телеграмма:

«Будьте в понедельник, шестнадцать часов, редакции газеты. Чередов».

Я еще подумал тогда: это твой последний шанс. Я не знаю Чередова, но другого выхода нет. Кому-то же надо объяснить случившееся.

Газетная суета оглушила меня. Дом громаден, сер и непривычен. Лифт с лязгом, скрежетом, словно он сдирает нутро шахты, поднял меня на нужный этаж. Коридор — как полированный кий, посланный в дальнее окно. Пахнет лаком. Боюсь поскользнуться. Случайные кивки, рукопожатия (в лицо меня вряд ли кто знал), распахнутые двери по обе стороны узкого коридора, вереница озабоченных, рассеянных, куда-то спешащих людей, — все было рядом, вокруг, около.

— Углов? — переспросила секретарша, не отрывая глаз от газеты.

— Углов, — подтвердил я, не очень понимая, как поступить дальше.

— Валентин Прокопыч вас вызывал?

— В некотором роде, да.

— Ах, в некотором роде. Тогда посидите. Идет летучка.

Сидеть пришлось долго.

Прошел один час, другой. Меня знобило. Я пробовал ходить, чтобы как-то унять волнение, снова садился. Злосчастная летучка все продолжалась. Я успел продумать целую речь: «Мое сообщение не доставит вам радости, уважаемый товарищ Чередов. Вероятно, меня выставят вон. Пусть так. Я не могу больше молчать. Я признателен за внимание, но моя репутация… Впрочем, я оговорился, у меня нет репутации». Так даже лучше. Все разом, и никаких недомолвок. Зачем меня пригласили сюда? Отчитать, высечь публично? А может быть, мне предложат работу? Интересно, как она будет выглядеть, моя работа? После возвращения я был в редакции всего два раза. Анкета, собеседования. Заместитель главного куда-то спешил, слушал вполуха: отлично, молодец. Отдыхай. Ну что ж, у них было время разобраться.

Наконец секретарша встала, выразительно качнула бедрами и скрылась в редакторском кабинете.

— Углов?.. — редактор почесал мочку уха. — Вы не перепутали?

Секретарша обиженно опустила ресницы.

— Высокий, интересный, — добавила она и переменила позу. «Верка права, надо укоротить юбку».

— Кра-си-вый? — редактор обеспокоенно кашлянул. — Видите ли, Эмма, для мужчины это не самое главное. Пригласите.

Редактор был достаточно молод, чтобы прослыть фигурой перспективной. В меру самолюбив, чтобы не останавливаться перед напором частностей. Беспощаден к себе — это вызывало уважение. В должной мере к окружающим — последнее если и не порождало чувства страха, то, по крайней мере, сеяло беспокойство и волнение. Только в одном редактор считал себя уязвимым. Он не был красив. Частность, второстепенная деталь, и все-таки он сожалел.

Говорил редактор отрывисто. Такую манеру называют агрессивной. Редактора не интересовал собеседник, ему необходим был слушатель.

— Рад, удивлен, — чеканил редактор. — По поводу рассказов могу лишь присоединиться к поздравлениям.

— Видите ли, эти рассказы… — Я слышу, как в ознобе стучат мои зубы, зябко потираю руки.

— Не торопитесь, — отрубил редактор. — У вас еще будет время для объяснений. Рассказы непосредственны. В этом их преимущество. Парадоксально, но я убежден, профессионализм губит литературу. Будем откровенны, ваши репортажи несколько слабее.

— Все не совсем так… — Я приподнялся. Но он властным жестом усадил меня.

— Знаю, каждый проходит через это. Не терпится попробовать себя в разных жанрах. Хочется изобрести свой собственный велосипед, а время потеряно. Изъян воспитания — умеем танцевать только от печки. У вас сочный язык — это хорошо. Попробуйте себя в очерке. Теперь вам придется не только писать, но и организовывать материалы, править, редактировать.

То, что мне следовало сказать, я никак не мог сказать сразу.

Необходимо какое-то вступление, пауза, чтобы подготовить самого себя к признанию. Однако перебить его невозможно. Он обрывал фразу на первом слове. И твои собственные реплики становились частью его речи.

— Вы преувеличиваете мои способности.

— Преувеличиваю, — соглашается он. — Если хотите, моральный аванс. Сразу привыкнуть трудно, знаю по себе. Старайтесь сохранить индивидуальность авторов. Однако мы заговорились.

Секретарша появилась бесшумно.

— Эмма, пригласите ко мне международников.

Я встал:

— Выслушайте меня. Произошла ошибка. Собственно, даже не ошибка, несоответствие, подмена героев. Не героев в смысле героев, а…

Редактор поднял голову, сделал это неохотно: дескать, мне ни к чему, но вы вынуждаете смотреть на вас. Взгляд цепкий, взял — уже не отпустит. Глаза прищурены, но даже прищур не может скрыть иронии.

Я смешался, бормочу несуразное, речь становится бессвязной.

— Я — это совсем не я. Рассказы хороши, спору нет, но дело в том, что…

— Постойте! — в его голосе раздражение. Возможно, ему надоела моя растерянность. — Знаю, что будет трудно. Знаю. Но через это проходят все.