Без названия

   После разговора с Окоемовым о. Аркадий долго ходил по палубе, улыбался и покачивал головой. У него неотступно вертелось на языке одно слово: американец.   -- Да, американец...-- повторял про себя батюшка, и его некрасивое лицо озарялось самой добродушной улыбкой.-- Нет, нужно его допросить основательно, а так нельзя. Другого американца не скоро поймаешь...   Как на зло, Окоемов не выходил из своей каюты, и о. Аркадий терпеливо шагал по палубе.   Они встретились только под вечер, когда пароход подходил к устью Камы. Вся публика высыпала на палубу. Громадное плесо, на котором сходятся две могучих реки, походило на морской залив, а в весеннее половодье здесь не видно берегов. На разстоянии нескольких верст желтая камская вода резко отделяется от белесоватой волжской, точно каждая хочет отстоять свою самостоятельность. Окоемов стоял у парапета и долго любовался этой стихийно-дикой, могучей картиной. Да, это был боевой пункт, на котором происходила неравная борьба двух богатырей. Кроме историческаго и экономическаго значения, эти две громадныя реки несли с собой целое народное миросозерцание, сложившееся на их берегах -- оно вылилось в песне, в обрядовой стороне, в характере и во всем укладе народной жизни. В народном представления река -- живое существо и таким остается до наших дней, несмотря на пароходы, телеграфы и железныя дороги. На этих струях развернулась во всю ширь народная удаль, у которой тоже берега уходили из глаз. Да и вообще в душе каждаго русскаго человека много общаго с характером этих рек: те же весенние разливы, те же мели и перекаты и та же неисчерпаемая сила, которая, как сказочный богатырь, дремлет до поры до времени. И зимний крепкий сон, и весенний разгул, и бури, и ленивое затишье... Окоемову припомнились стихи поэта:     ...Как слезу любви из ока,   Как холодный пот с чела,   Волгу-матушку глубоко   В море Каспий пролила...     -- А ведь Волга-то неправильно Волгой названа,-- проговорил за спиной Окоемова знакомый голос.   Это был о. Аркадий, тоже любовавшийся разливом.   -- Как так неправильно?-- удивился Окоемов.   -- Да так... Посмотрите: Кама повернула Волгу при встрече, а не Волга Каму -- значит, дальше река должна называться Камой.   -- Это вы из патриотизма говорите, батюшка...   -- Что же, и патриотизм дело не вредное. Да и реки разныя: Волга по-бедному течет, а Кама по-богатому -- и воды больше и течение быстрее. И народ другой... Тошно смотреть на вашу волжскую бедноту. Народ какой-то пришибленный.   -- У вас лучше?   -- И у нас не одинаково, а все-таки сравнить нельзя, особенно у нас, в Зауралье. И земля не та и люди не те...   -- Вы коренной уралец?   -- Кондовый сибиряк: прапрадеды еще пришли на Урал. Как-то даже странно делается, когда приедешь в Расею, точно другое государство... Вошь переселенцы-то едут: сердце болит смотреть на них.   -- По переселенцам еще нельзя судить о всей Расее... Ѣдут те, кому плохо жилось на родине или совсем не у чего было жить. Расея велика.   -- Все-таки не то, господин Окоемов. Совсем другая музыка, чем у нас. Слава Богу, у нас еще можно жить, и даже очень можно. Дело в следующем: много приволья.   Потом, понизив голос, о. Аркадий прибавил:   -- А мне весьма любопытно, господин Окоемов, знать относительно Америки...   -- Именно, что знать?   -- Да вообще...   -- Идемте к нам в каюту, там поговорим...   О. Аркадий пошел за Окоемовым, но еще раз остановился, чтобы полюбоваться красавицей Камой, по которой теперь выгребал пароход.   -- Кормилица наша, господин Окоемов... Красота, силища, благодать льется на тысячи верст.   -- Да, хорошая лошадка, которая какой угодно воз свезет.   Экспедиция в полном составе помещалась в каюте второго класса.   Публики набралось много, и все успели перезнакомиться между собой, за исключением одного Сережи, который питал органическую ненависть к "купцу" и держался в гордом одиночестве. К нему пробовали приставать: "куда изволите ехать?", "чем изволите заниматься?", но из этого получались очень курьезныя сцены.   Впрочем, презрение Сережи к купцу подвергалось большому искушению. Ѣхавшие купцы совсем не походили на московских купцов, начиная с костюмов, привычек и манеры себя держать. Это был новый тип, неизвестный Сереже. В сущности, это были купцы-промышленники, напоминавшие свой прототип -- новгородских гостей, ходивших за Камень промышлять пушнину. Даже сохранилось в выговоре новгородское горластое "о", обошедшее всю Сибирь. Но все-таки Сережа смотрел на сибирских "гостей" недоверчиво и думал про себя: "Нет, шалишь, купчишки, не надуете... Я вас знаю, голубчиков!"   Появление в каюте сибирскаго попа, котораго привел Окоемов, возмутило Сережу окончательно. Это уж чорт знает что такое... Да и поп держит себя с обидным спокойствием. Он спокойно осмотрел всех, сделал общий поклон и даже улыбнулся. Эта улыбка взорвала Сережу, и он возненавидел попа всеми силами души. Этого еще недоставало... А тут еще Окоемов рекомендует.   -- Очень рад...-- процедил сквозь зубы Сережа, сдерживая накипевшее бешенство.   О. Аркадий поместился к общему столу, посмотрит на Сережу улыбающимися глазами и проговорил:   -- А позвольте узнать, куда изволите ехать?   -- В Балаганск, получать наследство после глухонемого дяди, который недавно повесился...   -- Так-с.... А чем изволите заниматься?   -- Кухаркин сын и служу учителем от заикания в обществе покровительства животным, а также прививаю оспу и срезаю мозоли.   Одним словом, Сережа был великолепен, и Окоемов только покачал головой. Сибирские гости переглянулись между собой, а лежавший на своем диванчике фельдшер Потапов неожиданно фыркнул и, сконфузившись, спрятал лицо в подушке. Сережа вскочил, нахлобучил на себя свой потертый шлем и выбежал из каюты.   -- Это чорт знает что такое!-- ругался он, гремя ногами по лесенке, выводившей в рубку.   -- Какой сердитый господин...-- заметил о. Аркадий, поглядывая вопросительно на дверь.   Сибирские "гости" тоже косились на попа, потому что наполовину были раскольники. Это отношение к простому деревенскому пастырю возмутило Окоемова. Как смели эти грабители относиться так к неизвестному им священнику? О. Аркадий нравился Окоемову своей непосредственностью и простотой.   -- Вы хотели слышать об Америке?-- заговорил он с особенной любезностью.-- Я там прожил довольно долго и могу разсказать кое-что. Об Америке у нас самое неверное представление, благодаря разным путешественникам, видевшим громадную страну из пятаго в десятое. Мы можем поучаться у американцев очень многому, не заимствуя их недостатков. Люди, конечно, все люди... То, что у нас считается богатством, там кажется смешным или приличной бедностью. А главное отличие в том, что мы не умеем работать и не разсчитываем на труд. Наши промышленники и купцы ищут только легкой наживы, и от них идет поговорка: не обманешь -- не продашь. Расчет самый неверный, потому что сегодня обманул, а завтра и не продашь. Наши купцы себя обманывают, и поэтому нигде нет столько банкротств и крахов, как у нас. Ведите свое дело честно, работайте, и все пойдет хорошо...   -- Это, господин, хорошо так-то вот здесь в каюте разсуждать,-- обиженно вступился благообразный седой купец.-- Вы нашего дела не знаете, а говорите...   -- А может-быть, немножко знаю: вы, например, кожевенный заводчик.   -- Почему вы так полагаете?   -- По рукам... Служили раньше приказчиком у хозяина и резали кожи.   "Гости" переглянулись, удивляясь проницательности догадливаго барина.   Не велика птичка, а ноготок востер...   -- Я вам скажу больше: вы не товар делаете, а портите сырье... Сравните кожу варшавской выделки или американской -- мягкая, прочная, ноская, а ваша гнилая. Все зависит от того, что вы выделываете по-старинному и не хотите знать новых способов выделки. От того же сибирские меха не выделываются в Сибири, а идут в Западный край или за границу и только оттуда возвращаются готовыми совсем. Вы не умеете делать хорошее мыло, везете железо из Нижняго в Иркутск, выписываете экипажи из Москвы, да и все остальное: сукна, ситцы, стекло, бумагу, сахар. А все это могли бы приготовлять у себя дома, если бы не гнались за легкой наживой на золоте, водке и мелком торгашестве. Вот что я знаю...   Окоемов взволновался и наговорил сибирским "гостям" очень неприятных вещей, хотя и в третьем лице.   -- Ловко их Василий Тимофеич разделал,-- шептал фельдшер Потапов студенту Крестникову.-- Это по-нашему называется: носи, не потеряй. Скушали и ложку облизали... А сибирский попик славный. Вон как умильно поглядывает.   Отца Аркадия больше всего интересовало то, как поставлено в Америке сельское хозяйство. Окоемов подробно разсказал о разных способах интенсивной культуры, смотря по местности, о фермерском хозяйстве, об американской предприимчивости вообще. О. Аркадий слушал его с восторгом и в такт разсказа только качал головой. Да, хорошо работают господа американцы...   -- Я жил в Калифорнии и видел настоящее чудо,-- разсказывал Окоемов.-- Калифорния была пустыней, как наша Сибирь. Потом открылось золото, и сюда хлынула настоящая волна разных предпринимателей. Золото, действительно, полилось рекой... Когда истощились запасы золотой руды, Калифорния перешла к земледельческому труду и сейчас покрыта пашнями, лугами, садами, огородами, пастбищами. Получилась цветущая страна, текущая млеком и медом... Какие там города, школы, фермы, фабрики! А у нас золотопромышленник оставляет после себя пустыню, развращенное водкой население, жажду легкой наживы и полную неспособность к нормальному здоровому труду. Мы просто не привыкли к деньгам и не умеем ими пользоваться. Куда ушли добытые в Сибири миллионы? Что они оставили в стране и кому принесли пользу, кроме ничтожной кучки счастливцев?..   -- Так, так...-- повторял фельдшер, поглядывая на "гостей".-- Ну-ка, вы, что вы скажете, ваше степенство?..   -- Весьма поучительно,-- соглашался о. Аркадий.-- У нас тоже начинают кое-где заводить машины: веялки, молотилки, плуга. Конечно, темный народ и поучиться негде...   -- Одне метеорологическия станции чего стоят,-- разсказывал Окоемов.-- Американский фермер за три дня знает, какая будет погода, и не сгноит напрасно сена... Показалась дождевая туча, и об ней дают знать по телеграфу во все концы, и так ее проводят по всей Америке метеорологическими бюллетенями. Наш русский хлеб мокнет, прорастает и гниет в дождливую осень в снопах на поле, а американец снимет его и сейчас же высушит на зерносушилке. И все так... А какой там молочный скот: одна корова была продана за тридцать тысяч рублей.   -- Ну, уж это извините!-- возмутился седой купец.-- Это даже неприлично-с... Помилуйте, корова и вдруг тридцать тысяч рублей.   -- А вы слыхали про лошадей, за которых платят по полтораста тысяч?   -- Лошадь -- это другое...   -- А корова тоже другое. Она себя окупит племенем...   Когда Сережа вернулся, он в изумлении остановился в дверях: вся каюта страшно волновалась. Кипел самый ожесточенный спор, и только оставался спокойным один о. Аркадий.   -- Я так полагаю,-- выкрикивал седой купец, обращаясь к Окоемову: -- так полагаю, что вы прямо из жидов... Не иначе.