Без названия

   Вид города на всех произвел самое благоприятное впечатление. Это был такой бойкий торгово-промышленный пункт уже сибирскаго склада. Широкия улицы, много хороших домов, магазины, общий вид довольства -- все это бросалось в глаза с перваго раза. Сережу обрадовало больше всего то, что везде было много извозчиков, а если есть извозчики, значит, есть и жизнь,-- у него была на все своя мерка.   "Американская гостиница" уже по наружному виду внушала известное доверие, которое вполне оправдалось при более близком знакомстве. Чистые номера, вежливая прислуга, общий тон порядочности. Сережа понюхал воздух и тоном знатока решил:   -- Ничего, можно жить... Даже есть бильярд.   Экспедиция разместилась в трех номерах: один номер занял Окоемов с Сережей, другой -- женщины, а в третьем -- остальные мужчины. На такое деление заявила протест одна Таня, непременно желавшая остаться вместе с отцом.   -- Я не хочу с бабами...-- капризно повторяла она.   -- Потерпи, деточка,-- уговаривал Потемкин.-- Потом мы вместе будем жить...   -- А если мне надоело с ними?..   Девочка привыкла к известной самостоятельности, и ее стесняла невольная опека трех женщин.   -- Мы здесь останемся дней пять, а может-быть, и целую неделю,-- обявил Окоемов.-- Каждый может делать, что хочет. А там я скажу, как и что будет...   У всех сразу появилось несколько планов. Сережа в тот же вечер попал на какое-то загородное гулянье и вернулся только к утру, Калерия Михайловна отправилась в женский монастырь, студент Крестников осматривал музей Уральскаго Общества любителей естествознания, фельдшер Потапов занялся составлением походной аптечки, Анна Ѳедоровна принялась за реставрирование гардероба Тани, а Потемкин, по обыкновению, исчез неизвестно куда. Без дела оставалась одна княжна и страшно скучала. Ее ничто не интересовало.   "Уже совсем напрасно я сюда приехала..." -- с грустью думала княжна, наблюдая, как умело и быстро работает хохлушка   Окоемов, как приехал, так и пропал по своим делам, и княжна еще больше почувствовала свое одиночество. Она с тоской прислушивалась к отдаленному щелканью бильярдных шаров, к шуму шагов в коридоре, смотрела в окно на улицу и решительно не знала, что ей делать, за что приняться, куда себя пристроить,-- она походила на рыбу, выброшенную на сухой берег. Кончилось тем, что княжна легла на кровать и расплакалась, как ребенок.   -- Вы это о чем, Варвара Петровна?-- удивилась хохлушка.   -- А так... скучно... Одним словом, нервы. Уже не обращайте на меня внимания... Это со мной бывает.   Хохлушка оставила свою работу и присела на кровать. Она взяла руку княжны и долго гладила ее своими большими руками, как делают с больными детьми. Это молчаливое участие тронуло княжну. Какая добрая хохлушка и какая невозмутимая. Впрочем, при таком завидном здоровье можно быт уравновешенной. А хохлушка сидела и говорила:   -- Ничего, помаленьку устроимся... Если будет у нас свой огород, свои коровы, куры, овечки, свиньи, лошади,-- чего же больше? Вы любите свиное сало?..   Этот наивный вопрос разсмешил княжну. Какое сало? Разве можно любить или ненавидеть свиное сало?   -- Ну, тогда, может-быть, вы любите сухое варенье?-- спокойно продолжала хохлушка.-- Я умею его делать... Очень вкусно. И сохраняется отлично. О чем же горевать?-- не понимаю... Сыт, одет, и слава Богу. Сколько есть людей голодных... Ах, сколько! А я не могу видеть голоднаго человека. Кажется, взяла бы да всех и накормила: все ешьте и все будьте сыты.   -- Какая вы милая, Анна Ѳедоровна,-- невольно вырвалось у княжны.-- И какая я кислятина рядом с вами. Я уже себя ненавижу...   -- Зачем ненавидеть, т.-е. вообще напрасно безпокоить себя...   Маленькая Таня тоже взобралась на кровать и, как котенок, прикурнула в уголочке. Княжна гладила ея шелковистые волосы и начинала чувствовать, что у них образуется одна семья, и что она начинает всех любить, и что все это очень хорошо. Ей сделалось стыдно за свои слезы, и она улыбалась виноватой улыбкой, как напроказивший ребенок.   -- Вот вы считаете себя лишней и ненужной,-- продолжала хохлушка своим ровным, мягким голосом, производившим необыкновенно успокоительное действие на княжну уже однеми интонациями: -- а без бабы тоже нельзя... Как ни хитри, как ни выворачивайся, а без нашей сестры тоже не обойдешься. Конечно, мужчины умнее нас, потому что они получают лучшее образование, они энергичнее, потому что это зависит от природы, но, несмотря ни на свой ум, ни на образование, ни на энергию -- они находятся в полной зависимости от нас, женщин. Достаточно уже того, что они принадлежат так или иначе нам же... Тут и делить нечего, а только каждый делал бы свое дело. Да, без бабы невозможно, и Василий Тимофеич это отлично понимает...   -- А если он ошибается, т.-е. может быть неудачный выбор -- я говорю только о себе.   -- Пустяки... Куда он без нас денется?.. Наконец просто у нас вот есть эта девчонка, которую нужно воспитывать.   Эта уверенность хохлушки и ея философия окончательно успокоили княжну, так что, когда вечером вернулся Окоемов, она встретила его с улыбавшимся лицом. Окоемов тоже был в хорошем расположении духа.   -- Вот это отлично, что вы улыбаетесь,-- говорил он, крепко пожимая руку княжны.-- Я читал какой-то английский детский разсказ... В нем дети решают вопрос, что такое папа. Один говорит, что папа это игрушка, другой -- сласти, а одна девочка сказала, что папа -- это когда мама смеется... Не правда ли, как это хорошо? Вообще хорошо, когда женщины улыбаются... Мои, т.-е. наши дела обстоят отлично. Сейчас только от своего агента... Он устроил все, что было нужно. Да... А время больше, чем деньги.   -- Значит, мы скоро уедем отсюда?-- спросила княжна.   -- О, да... По возможности скорее. Нужно работать... Ах, какой край, Варвара Петровна, какой чудный край! Я его сейчас обездил... по карте, конечно. Нет, нужно быть безнадежно-безсовестным человеком, чтобы при таких условиях не сделаться миллионером.   -- У вас уже всегда миллионы на уме, а я это уже не люблю...   -- Да ведь я люблю не деньги, а заключающуюся в них страшную силу. Зачем не называть вещи своими именами?.. Русские хорошие люди оттого и безсильны, что не умеют обращаться с деньгами. Ну, да это вы увидите потом, что такое деньги... А где Сережа?..   Княжна только махнула рукой. Разве Сережа может просидеть дома хоть один день?..   Окоемов был в слишком хорошем настроении, чтобы оставаться одному. А Сережа, как на грех, "закатился" неизвестно куда. Было уже часов девять вечера, и на улицах сделалось темно. Что делать? Окоемов зашел в номер своих компаньонов. Фельдшер Потапов приводил в порядок приобретенные медикаменты, студент Крестников лежал на кровати с книгой в руках.   -- Ну, что новаго, господа?-- спрашивал Окоемов, подсаживаясь к студенту.   -- А я был в музее... Очень интересно,-- сообщил Крестников.-- Я никак не ожидал встретить в провинции что-нибудь подобное.   -- Вот то-то и есть.   -- Много интереснаго, так что я для перваго раза сделал только беглый обзор. Есть прекрасная библиотека... Вообще работают.   -- Вот и вы учитесь. Будет свободное время, тогда будем заниматься ботаникой, минералогией, геологией, зоологией... Нужно будет пристроиться к этому Обществу. Мне оно очень нравится. Да, будем знакомиться, учиться, работать.   Поговорив со студентом, Окоемов вышел в коридор и долго шагал из одного конца на другой. В передней он видел доску с фамилиями проезжающих и заметил, что Барышников занимал пятый номер, который был в том же коридоре, в который выходили и их номера. Значит, она была здесь, совсем близко... Эта мысль тревожила и волновала Окоемова. Наверно, она сейчас дома. Что-то она делает, о чем думает?.. Окоемов опять почувствовал, что у него начинает кружиться голова и давит грудь, так что нечем было дышать. Он спустился во второй этаж, где помещалась общая зала, буфет и бильярдная. Везде было пусто, и только в зале ужинал какой-то заезжий инженер.   -- Отчего это у вас так пусто?-- спросил Окоемов старика-маркера, дремавшаго в бильярдной.   -- А у нас всегда так, барин... Не Петербург. Здешняя публика не уважает, чтобы зайти, например, в трактир и попросту напиться чайку. Так, проезжающие больше, да иногда пьяные или на бильярде играют по праздникам.   -- А вы давно здесь служите?   -- Да уж лет с десять...   -- Всех, вероятно, знаете?.. Золотопромышленников много останавливается?   -- Бывают... Только какие нынче золотопромышленники поедут в гостиницу? Одно название, что золотопромышленники...   -- А Барышников?   -- Марк-то Евсеич? Угорели немножко Барышниковы... Было да сплыло, а теперь только одна слава осталась. Марк-то Евсеич окончательно порешил свои промысла... Сказывают, за безценок продал. Конечно, они ему не к рукам: сам проживает в Москве, ну, какие там промысла.   Вернувшись в номер, Окоемов чувствовал, что чего-то недостает. Его тяготило собственное одиночество, и он мысленно обругал Сережу. Вот человек, который, кажется, ни о чем не в состояния позаботиться...   Укладываясь спать, Окоемов мысленно пожелал покойной ночи Настасье Яковлевне. Она тоже, вероятно, в постели и, может-быть, вспомнила о сегодняшней встрече. Милая девушка, спи покойно, и дай тебе Бог всего хорошаго. В голове у Окоемова вертелись обрывки сцен далекаго путешествия, сегодняшний разсказ маркера и т. д. Он долго не мог заснуть, и мысль упорно сосредоточивалась на ней.

 Нужно было воспользоваться случаем и окончательно выяснить дело. Все равно, как-нибудь да разрешить вопрос. Вот если бы княжна догадалась сама познакомиться с ней. Давеча у Окоемова вертелось на языке предложить это княжне, но он не решался. Кто знает, может-быть, обстоятельства сложатся сами собой, как сегодняшняя встреча на вокзале. Все может быть. Счастье было так велико, что Окоемов в этом случае начинал думать о самом себе, как о постороннем человеке. Он знал только одно, что другой такой девушки еще никогда не было, нет и не будет.   Он так и уснул с мыслью о 

ней,

 счастливый тем, что она тут, совсем близко. Его разбудил на разсвете Сережа, вернувшийся заметно навеселе.   -- Я, кажется, тебя разбудил?..-- шепелявил он прилипавшим языком, делая неверные шаги.   -- Немножко...   Сережа остановился посредине комнаты, улыбнулся блаженной улыбкой, а потом сел прямо на пол.   -- Вот поди ж ты, а?-- удивлялся он, продолжая улыбаться.-- Штука, брат... т.-е. совсем не штука, а с каким я инженером познакомился. Мы с ним выпили на "ты". Только вот фамилию его я забыл дорогой... Вообще, отличный человек. И все мне разсказал. Потом две каких-то барыни... одна ничего... гм... Потом доктор... член окружнаго суда... Знаешь, Вася, положительно здесь можно жить.   -- И бильярд есть и сардинки?   -- Нет, не то... да, не то. А я дальше не поеду, вот и все... Нет, какой инженер... полицеймейстер... А как зовут эту дамочку?   -- Да где же ты был, безпутный человек?   -- Где я был? Э, брат, я был где-то за городом... Извозчик знает. А инженер рубаха-парень... Если бы таких людей побольше... же-же!..   -- Вот что, Сережа, самое лучшее, что ты сейчас можешь сделать -- это лечь спать.   -- А я здесь останусь... да!-- сказал Сережа, начиная раздеваться, сидя на полу.-- Отлично, чорт возьми... А дамочка... Музыка играла, публика... Никак не ожидал!   Сережа разделся, лег и сейчас же заснул, как убитый, а Окоемов продолжал лежать с открытыми глазами и чувствовал, что больше не уснет. Было раннее летнее утро. В окно из-за шторы пробивался первый солнечный луч. Где-то тихо и протяжно ворковали голуби, задорно чиликали воробьи и слышался гул чьих-то шагов по каменному тротуару. Окоемов сел на постели и проговорил вслух:   -- Что же это такое?.. Нужно действовать энергичнее... Нет, подождите, Марк Евсеич, мы еще посмотрим, чья возьмет!.. Ни одному вашему слову не верю... Да, не верю.   При дневном свете для него все было так ясно и просто. Ему даже хотелось крикнуть:   -- Я здесь... Милая, ничего не бойся!.. Я тебя люблю...