Без названия

   Мы опять в окоемовском доме в Сивцевом-Вражке. В пяти маленьких комнатках оставалось все попрежнему, как было и десять лет назад. Та же старушка Марфа Семеновна неслышными шагами переходила из комнаты в комнату, точно тень, оберегавшая свое родовое гнездо. Старушка осталась такой же, точно в течение этого времени не успела ни разу снять даже очков, и так же повторяла свою безконечную старушечью работу. Где-то там происходили мировыя события, где-то люди волновались, делали великия открытия, убивали друг друга, а здесь жизнь катилась тихим ручейком. По вечерам в комнатке старушки происходило одно и то же: приходил старый жирный кот и укладывался на свою подушку, потом приходила седая старуха-нянька и подсаживалась к столу на низенькую скамейку. Эта няня была из крепостных, и Марфа Семеновна вот уже тридцать лет как собиралась ей отказать и отказывала не один раз.   -- Куда же я пойду?-- удивлялась няня,-- Да и не вы меня нанимали, а покойный барин... да. И правов у вас нет, чтоб отказывать мне. Да и как я вас оставлю при ваших летах?   -- Пожалуйста, оставь мои лета. Тебя это не касается, Агаша... Сама не молоденькая...   -- А мне это даже все равно, ведь я не барыня...   -- Молчи, пожалуйста...   -- Барыни свои-то года считают, а нашему брату, простому человеку, это даже все равно...   Эти легкия пререкания сменялись сейчас же тихой беседой на безконечную тему о невозвратном былом, точно обе старушки уходили в свое прошлое и делались опять молодыми. Маленькая комната наполнялась этими воспоминаниями. Выступали из мрака забвения знакомыя лица и еще раз оживали в этих тихих старушечьих разговорах. Да, они давно лежали уже в могилах, о них давно уже все забыли, молодыя поколения были поглощены своими молодыми делами, и только две старушки поднимали эти старыя тени.   -- Куда лучше было прежде-то, барыня,-- уверяла няня.-- И народ совсем другой был... Взять хоть нашего Василия Тимофеича, с какими людьми он знакомство ведет: купцы, писаря, строкулисты... Покойник-тятенька в переднюю бы не пустил их, а Василии Тимофеич еще разговоры разговаривает.   -- Дела у него, няня...   -- С благородными дела-то и вел бы...   -- Какое уж нынче благородство. Вася-то уродился особенный, не как другие... Так и живет.   -- Я так полагаю, барыня, что испортили его в этой самой Америке. Другим человеком оттуда приехал... Разе он такой раньше-то был?   Раз, в глухой осенний ноябрьский вечер, когда падал мягкий снежок, старушки были встревожены торопливым звонком.   -- Кому бы это быть?-- удивились оне разом.   -- Телеграмма...   -- Наверно, телеграмма...   Кухарка отворила дверь и впустила двух женщин, одетых по-дорожному. Няня подняла кверху свечу, чтобы разсмотреть получше нежданых гостей, и радостно вскрикнула:   -- Княжна, матушка ты наша...   -- Я уже приехала, няня,-- обясняла княжна.-- Марфа Семеновна дома?   -- Куда ей деваться?.. У себя в комнате пасьянс раскладывает.   Поцеловав ручку у княжны, няня все свое внимание сосредоточила на другой гостье, которая смотрела на нее такими спокойными темными глазами.   -- Раздевайтесь, Настасья Яковлевна,-- предлагала княжна.-- Мы ужо дома... Няня, самовар поскорее.   -- Живой рукой, княжна... Побегу барыне сказать. То-то обрадуется... Ох, стара она стала, пожалуй, и не призна

ет сразу.   Настасья Яковлевна ни за что не хотела ехать в незнакомый дом, и княжна привезла ее насильно. Сейчас девушка очень конфузилась и стояла в нерешительности, раздеваться ей или нет.   -- Я поеду домой, Варвара Петровна...   -- Пустяки... Мы попьем сначала чаю, а там увидим.   Нерешительный момент закончился появлением самой Марфы Семеновны, которая со слезами бросилась на шею княжне и по пути расцеловала Настасью Яковлевну.   -- Вот радость-то...-- повторяла она.-- То-то мне сегодня выпадали все две дамы, бубновая и трефовая, а потом неожиданный интерес... Да раздевайтесь вы скорее!   Последнее было не легко исполнить, потому что пришлось вынимать путешественниц из дорожных шуб, снимать с них теплые платки, сибирския валенки, как развертывают посылки, укупоренныя в дальнюю дорогу.   -- Позвольте вам представить мою хорошую знакомую,-- догадалась княжна отрекомендовать Настасью Яковлевну.-- Вы ее уже полюбите... Это уже удивительная девушка. Она жила там вместе с нами и приехала сюда повидаться с родными...   -- Очень, очень рада...-- говорила Марфа Семеновна и еще раз расцеловала удивительную девушку.-- Ну, а что Вася?   -- Он тоже скоро приедет...   -- Здоров?   -- Отлично себя чувствует... Припадков почти нет. Ему там очень нравится... А я соскучилась о Москве. Даже плакала не один раз.   -- О чем же плакала, если там хорошо?   -- Да так... Вспомню про Москву и поплачу. Там хорошо, а в Москве лучше... Как давеча поезд подошел, так я уже и не знаю, что и делать. Готова была расцеловать каждаго посыльнаго... Ведь все свои, москвичи...   Настасье Яковлевне сразу понравились и эти маленькия комнаты, и скромная обстановка, и сама хозяйка, такая милая и добрая старушка, точно она действительно приехала домой. Ей приходилось молчать в течение целаго часа, пока у Марфы Семеновны и княжны шел перекрестный допрос. Многаго она не понимала и боялась, что ея присутствие мешает. Марфа Семеновна, действительно, забывала о незнакомой гостье, потом спохватывалась и принималась ее целовать.   -- Я вас не знаю, хорошая, но так рада вас видеть,-- говорила старушка со слезами на глазах.-- Вы из Сибири?   -- Нет, но родилась в Сибири...   -- Очень, очень рада... Я вас не отпущу домой. Переночуйте... А завтра как знаете.   Княжна довольно сбивчиво передала историю своего путешествия, очертила в коротких словах главных действующих лиц и постоянно возвращалась назад, перепутывая ход событий. Марфа Семеновна слушала ее с серьезным, почти строгим лицом и интересовалась только тем, что касалось Васи,-- остальное ея точно не касалось. Это был понятный эгоизм матери. Особенно много в разсказе княжны уделено было сибирскому попу о. Аркадию, и она даже обиделась, что Марфа Семеновна отнеслась к этому необыкновенному человеку почти равнодушно. Старушку немало затрудняли незнакомыя собственныя имена, техническия слова и те подробности, когда княжна говорила о неизвестном ей, как об известном. Красный-Куст, озеро Челкан, башкирская деревня Салта, доктор Егор Егорыч, учитель Ваня, поповны Марковны, сибирский человек Утлых -- все это было такое чужое в этой дворянской комнате, точно откуда-то дунуло сквозняком. И эта незнакомая девушка тоже немного смущала Марфу Семеновну,-- мало ли кого может затащить эта княжна?..   -- Она у нас раскольница,-- обясняла княжна, поймав немой вопрос старушки.-- Но такая хорошая... Ее все любят уже.   Марфа Семеновна только строго сложила губы, -- она недолюбливала раскольников, как нечто вульгарное, что свойственно только простому народу. Настасья Яковлевна поняла эту невысказанную мысль и почувствовала себя чужой в этой уютной комнатке. Да, их разделяла целая пропасть... Зачем княжна завезла ее в это дворянское гнездо?..   Беседа затянулась за полночь, пока княжна не охрипла.   Гостьи были помещены в зале, где няня устроила постель по походному.   -- Отчего вы такая грустная?-- спрашивала княжна, забираясь под одеяло.   -- Не знаю... Мне кажется, что я сделала ошибку, послушавшись вас.   -- О, нет... Марфа Семеновна отличная старушка.   -- А вы заметили, какое неприятное впечатление произвела на пее ваша рекомендация?   -- Это раскольницей-то? Пустяки... У старушки есть свои дворянския причуды, но это так. Вы ее полюбите...   Настасья Яковлевна сидела на своей постели в ночной кофточке, с распущенными волосами, и княжна невольно любовалась этой своеобразной девичьей красотой. Ничего похожаго на других девушек... Про себя княжна думала о том недалеком времени, когда вот эта раскольница войдет сюда молодой хозяйкой, думала и улыбалась. Комбинация была, право, недурная, и старое дворянское дерево оживилось бы приливом здоровой народной крови. Настасья Яковлевна, в свою очередь, тоже думала об Окоемове и, разсматривая окружавшую обстановку, в тысячу первый раз старалась угадать, что это за человек. Он здесь вырос, здесь жил, здесь задумывал свои планы,-- каждая мелочь говорила о его привычках. А этих мелочей было так мало... Есть люди, которые нуждаются в известной обстановке, которая их характеризует, и есть другие люди, которые не нуждаются в ней. Княжна долго смотрела на Настасью Яковлевну, угадала ея мысли, соскочила со своей постели и быстро поцеловала ее.   -- Вы не знаете, как хороша бывает девушка, когда она думает о любимом человеке...-- шептала княжна, обнимая раскольницу.-- О, я все понимаю!.. Вы думали о нем? Да? А я думала о вас обоих и вперед радовалась за ваше будущее счастие.   -- Варвара Петровна...-- умоляла вспыхнувшая раскольница.   -- Разве это неправда?.. Милая, я вас понимаю...   Раскольница отрицательно покачала головой. У каждаго своя судьба, а ее со дня рождения преследовали неудачи. Она припомнила сцену своего отезда и успокоилась, хотя все это казалось таким далеким и несбыточным. Потом ее сердила откровенность доброй княжны. Зачем говорить о том, что никогда не осуществится?   На другой день княжна поднялась рано, разбудила Настасью Яковлевну, даже помогла ей одеться, как гувернантка, и дала несколько хороших советов, как держать себя с Марфой Семеновной.   -- Хотите, я сама сезжу к вашему дяде?-- предлагала она в порыве великодушия.-- Я уже все устрою и скажу ему, какая вы хорошая...   -- Нет, нет, я сама... Вы их совсем не знаете. Это свой особенный мир, где и думают, и говорят, и делают по-своему.   Марфа Семеновна отпустила раскольницу из дому только под тем условием, что она непременно вернется. Настасья Яковлевна поняла, что княжна успела наговорить старушке о ней чего-нибудь необыкновеннаго, но это почему-то ее больше не смущало.   Княжна отправилась на целый день в поход, как выражалась няня, и вернулась только вечером. Ея первый вопрос был о Настасье Яковлевне,-- раскольница исчезла. Княжна была в дурном настроении, как заметила Марфа Семеновна.   -- Уж ты здорова ли?-- заботливо спрашивала старушка.   -- Ничего...   Потом княжна неожиданно расплакалась,   -- Я несчастный человек...-- говорила она сквозь слезы.-- Рвалась в Москву, мечтала об этой поездке, а приехала сюда, побывала у знакомых и почувствовала себя уже чужой... Мне вдруг уже сделалось скучно.   -- О чем скучать-то?   -- А как же... Ведь все наши там остались. Я так привыкла к ним... Нет, я не могу, я уже несчастная.