Без названия

   Окоемов, действительно, сидел в своей лаборатории и по целым часам варил разные соусы для консервов, а затем отправлялся за советом к повару. Из всех дел, какия он вел в Москве, это его интересовало больше всего, точно в своих кастрюльках он варил будущие миллионы.   -- Ты это, Вася, никак в повара хочешь поступить?-- шутила Марфа Семеновна.-- Только не дворянское это дело...   -- Ничего, мама... Скоро будет считаться шиком, когда богатые люди будут сами себе готовить обед. Дворяне любили покушать, а свое всегда приятнее есть...   Вообще Окоемов чувствовал себя в Москве прекрасно, и Марфа Семеновна даже начала опасаться за него, потому что уж очень он начал что-то бодриться. Старушка озабоченно посматривала на него и напрасно старилась угадать, что у Васи на уме. Несколько раз она слышала, как он даже что-то мурлыкал себе под нос, что уж совсем редко случалось. Старушка только качала головой и вздыхала. Она обращалась за разяснением к княжне, но та тоже ничего не знала.   -- Не верю я тебе, вот что,-- сердилась старушка.-- Все вы меня обманываете... Где та-то, раскольница твоя?   -- Она на службе, Марфа Семеновна...   -- Ну, так и есть... Разве хорошая девушка будет служить? Видно, дома-то угарно, вот и служит... Ох, не ладно что-то Василька веселится!.. Как будто не к чему...   Эти предчувствия не обманули старушку. Вскоре после Крещения Василий Тимофеич пришел к ней и заявил, что завтра уезжает на Урал.   -- Как же это так, Вася, вдруг? Уж лучше бы ты варил свои соусы...   -- Я уже сварил все, что нужно, мама. А там у меня Сережа бунт поднял -- разссорился с моим комиссионером-сибиряком. Необходимо ехать немедленно.   -- Как знаешь, Вася. Твое дело.   Старушка сообразила, что это даже хорошо будет: Вася уедет на промысла, а раскольница здесь останется. Ох, время много значит в таких делах: с глаз долой -- из сердца вон.   -- А княжна как?   -- Она тоже поедет со мной, мама...   -- И то поедет. Соскучилась, говорит, в Москве... Одним словом, птица перелетная.   Окоемов, действительно, зараз получил два заказных письма, помеченных многообещающей фразой: "очень нужное". Писал Сережа и писал Утлых. Они взаимно обвиняли друг друга, и Окоемов решительно ничего не мог понять, кроме того, что Сережа вызывал Утлых на дуэль, а Утлых хотел жаловаться на него в духовную консисторию, потому что Сережа сгоряча пригласил в секунданты о. Аркадия. Вообще получалась одна из тех житейских путаниц, которых никто не разберет и с которыми все-таки приходится считаться.   Сборы были несложные. Княжна была рада убраться из Москвы и торопилась до того, что даже забыла проститься с Настасьей Яковлевной, о чем вспомнила только дорогой на Нижегородский вокзал. Погода была холодная, и Марфа Семеновна не поехала провожать.   -- Как же я уже буду?-- безпомощно спрашивала княжна Окоемова.-- Я вернусь...   -- Нельзя, опоздаем на поезд...   Недоумение княжны разрешилось тем, что на вокзале их встретила Настасья Яковлевна. Сгоряча княжна даже не заметила, что девушка одета по-дорожному, и только когда увидела дорожныя вещи Настасьи Яковлевны, догадалась, в чем дело.   -- Уже вы с нами, крошка?   -- Да, до Нижняго, а там не знаю...   Княжна не решилась спросить, куда едет раскольница, и была рада, что она такая веселая и спокойная. Только в Нижнем выяснилось окончательно, что раскольница едет вместе на Урал.   "Наверно, Окоемов сделал ей предложение",-- решила про себя княжна и успокоилась.   Им пришлось сделать зимой тот же путь, какой был сделан летом, с той разницей, что от Нижняго до Перми пришлось ехать целую тысячу верст на лошадях. Погода стояла холодная, и княжна решила, что она замерзнет дорогой, и была очень удивлена, что приехала в Пермь цела и невредима. Настасья Яковлевна тоже чувствовала себя прекрасно, и княжна еще раз решила, что Окоемов сделал ей предложение.   В Перми они сделали "дневку" и отправились дальше. В Екатеринбурге пришлось прожить уже целых три дня, потому, что Окоемову пришлось вступить в длинные переговоры с Утлых. К удивлению Окоемова вышло так, что Утлых даже не особенно сердится на Сережу, а недоволен больше всего им, Окоемовым.   -- Я-то при чем же тут?-- удивлялся Окоемов.   -- Вы-то? А вот при чем, Василий Тимофеич: дело вели мы по душам, поставили все, а теперь выходит так, что я у вас ни к шубе рукав, как говорят у нас. Положим, капитал был ваш, это верно, а с другой стороны, ведь я лез из кожи и не из-за своего только жалованья...   -- Послушайте, Илья Ѳедорыч, это делает только вам честь, что вы исполнили свои обязанности добросовестно. А больше того, что у нас выговорено было в условии, я вам ничего не обещал... Как деловой человек, вы поймете, что иначе и быть не могло.   Эти претензии Утлых "по душам" показали Окоемову только то, как следовало быть осторожным с местными деловыми элементами. Очевидно, Утлых желал, в виде премии, получить несколько паев в предприятии, и до этой истории Окоемов, может-быть, и согласился бы на это, а сейчас не мог итти на такую уступку, потому что она послужила бы источником безконечных недоразумений. В Утлых билась жилка исконнаго сибирскаго сутяжничества, и он постоянно поднимал бы разныя недоразумения. Окоемову было жаль с ним разставаться, но другого исхода не было. Затем, он предвидел, что Утлых не помирится со своей отставкой и будет вредить по всем пунктам, как человек, более знакомый с местными условиями. По внешнему виду он выдержал характер и распрощался с Окоемовым почти дружески.   -- Что же, у вас своя дорога, Василий Тимофеич, а у меня своя,-- говорил он.-- Может-быть, и вспомните Илью Ѳедорыча добрым словом... Помощники-то у вас с бору да с сосенки набраны. А между прочим, что же, дай Бог всякому...   Это была еще одна неудача в общем репертуаре преследовавших Утлых всю жизнь неудач. Одной бедой больше, одной меньше -- расчет не велик... Окоемов понимал эту философию, и ему было жаль бойкаго сибирскаго человека и обидно на себя, что вперед не выговорил всех подробностей.   В Красный-Куст приехали зимней ночью, когда все спали. Княжна испытывала чувство человека, который возвращается домой. Были уже свои приисковыя собаки, которыя встретили сибирскую фуру дружным лаем. Вот мелькнул красный огонек в одном окне, перешел в другое, стукнула дверь... Начиналось свое, родное, близкое, почти кровное. Был уже второй час ночи, но приезд далеких московских гостей поднял всех на ноги. Посыпались перекрестные вопросы, восклицания, смех -- все были рады, как одна семья. Даже маленькая Таня поднялась и сейчас же потребовала от княжны какой-то обещанной игрушки. Пришлось распаковывать нарочно чемодан, чтобы удовлетворить это всесокрушающее детское любопытство. К счастию, княжна не забыла захватить с собой игрушек, и Таня получила большую куклу, которая говорила "папа" и "мама". Девочка забрала с собой отвоеванную добычу и заснула, обнимая говорящую куклу.   -- Как у вас здесь хорошо!-- восхищалась княжна.-- Ах, как хорошо...   Калерия Михайловна и Анна Ѳедоровна все-таки смотрели на княжну с завистью, как на счастливицу, которая могла прожить в Москве целых три месяца. Их поручения были исполнены. Мрачен был один Сережа, предчувствовавший неприятное обяснение. В неопределенной роли оставалась также Настасья Яковлевна, которая молча присела в уголок и наблюдала других. Она слишком мало была знакома со всеми, чтобы принять участие в общей радости.   -- Вы устали?-- спросил ее Окоемов и прибавил с улыбкой:-- Вот мы и дома... Не правда ли, как хорошо здесь?   -- Да, хорошо...   Остальное договорили ея глаза.   "Нет, он, кажется, еще только хочет сделать предложение...-- думала княжна, наблюдая эту сцену.   Из всей компании не было только одного Крестникова, который жил в Салге.   Хозяйки быстро принялись за ужин из всего "своего" и были огорчены, что усталые гости отнеслись к нему с обидным равнодушием. Всем хотелось отдохнуть после дороги. Комната Настасьи Яковлевны оказалась занятой, и на первую ночь Окоемов уступил ей свою, что всеми женщинами было, конечно, замечено сейчас же. Фельдшер Потапов улучил минуту и отрапортовал Окоемову, по-военному, что все обстоит благополучно.   -- Отлично, отлично...-- ответил Окоемов.-- А кстати, что ваши пчелы?   -- Весна скажет, Василий Тимофеич. Сто ульев стоят в особом помещении.   Меньше всего было разговоров о золоте и прииске, что радовало Окоемова, так как центр тяжести был совсем не здесь. Когда все разошлись по своим комнатам, Окоемов остался с глазу на глаз с Сережей и проговорил без всяких предисловий:   -- Так дуэль, Сережа?   -- Он -- подлый трус!-- ответил Сережа с азартом.   -- Зачем трус? Гораздо проще: благоразумный человек. Представь себе картину, что ты убил бы его? Так нельзя, мой милый...   -- А если он мерзавец?   -- Ну, это дело конченное, и мы поговорим о нем когда-нибудь потом. Достаточно тебе, что Утлых больше не служит у меня.   Приезд москвичей составил событие нескольких дней. До известной степени они явились героями дня. Первым приехал о. Аркадий, потом доктор Егор Егорыч, потом Крестников. Все были рады. Но мужчины знали только внешния отношения, так сказать, оболочку событий, а приисковыя дамы не ограничивались этим. Всех особенно интересовала Настасья Яковлевна, которая вернулась из Москвы неизвестно зачем. Княжна в этом случае тоже ничего не могла обяснить.   -- Они, наверно, там поженились...-- сделала первая предположение Калерия Михайловна   -- Почему вы так думаете?   -- Да по всему заметно... Неужели вы не замечаете?   -- Какая же цель скрываться?   -- Это уж их дело.   Ясно было пока одно, именно, что Настасья Яковлевна была совершенно спокойна, весела и точно не замечала других. Такое отношение несколько обижало княжну, имевшую основание считать себя близким человеком. В самом деле, зачем она приехала? Этот последний вопрос выяснился только через неделю, когда Окоемов составил план приисковой школы. Все догадались, что учительницей будет Настасья Яковлевна. В проекте школа имела в виду не столько детей, как взрослых, именно воскресные классы. Это открытие несколько успокоило приисковых дам. Что же, дело хорошее безусловно, тем более, что среди приисковых рабочих шестьдесят процентов были безграмотные, а праздники являлись чистым наказанием. В Красном-Кусту не было своего кабака, но это не мешало доставать водку из Челкана,-- охотники до выпивки ходили пешком, чтобы принести какую-нибудь одну бутылку водки. Зло было страшное, и бороться с ним можно было только отвлекающими средствами   Княжна тоже нашла себе дело, т.-е. даже не нашла, а оно само пришло к ней. Летом не так были заметны все стороны крестьянскаго быта, и только зимой оне выступили с надлежащей полнотой. Конечно, сибирския деревни богаты сравнительно с российской бедностью, но и здесь достаточно было голодающих детей, изработавшихся стариков, круглых сирот и вообще нуждающихся в помощи. Ведь только в городах есть богадельни, приюты, благотворительные комитеты и разныя другия благотворительныя учреждения в широком смысле этого слова, а деревня ничего подобнаго не имеет, кроме самаго печальнаго нищенства, которое уже само по себе является развращающим началом. Все для города и ничего для деревни... Вопрос сводился на самый простой кусок хлеба, на маленькую поддержку, которая могла спасти сотни и тысячи. Великое дело просто накормить голоднаго человека... Когда княжна обошла бедныя избы и познакомилась с настоящей деревенской голью, ей так сделалось совестно за все, чем она раньше жила. Какие это были все пустяки, начиная с интеллигентной тоски и неопределенных порывов к какому-то неопределенному делу, когда оно было тут, сейчас под руками.   -- О, я уже знаю, что мне делать,-- говорила княжна.