Без названия

   Деятельность сторублевой компании шла бы тихо и мирно, развиваясь естественным путем, и скоро достигла бы своей цели, если бы в жизни приходилось иметь дело только с теориями и цифрами, а не с живыми людьми. Сравнительно первый "набор" компаньонов был произведен удачно и сохранялся в своем первоначальном составе. К сожалению, нельзя было сказать того же о членах, вступивших позже. Большею частью они явились из "местных элементов", как говорил о. Аркадий. Некончившие гимназисты и реалисты, бывшие студенты, учителя народных училищ и просто интеллигенты шли в колонию со всех сторон. Они занимали известныя места, предварительно согласившись на все условия, а потом уходили. Целый ряд таких фактов заставил Окоемова задуматься серьезно. В самом деле, что их заставляло бросать работу в компании? Окоемов проверял себя и всю свою деятельность и решительно не мог найти никакого подходящаго обяснения, кроме того, что компания, как всякое новое дело, еще не заручилась достаточным доверием.   -- Это бывает, Василий Тимофеич,-- старался успокоить о. Аркадий.-- Много званых да мало избранных:.. Тоже вот на рынке случается: какую первую цену дали, по той и отдавай. Больше не дадут. Все торговцы это знают... Так и тут: первый набор удался, а других надо подождать.   -- Обидно то, отец Аркадий, что ведь я не о себе хлопочу. Мне дорого самое дело, принцип... Как этого не понять? Будут работать на кулака, а живому делу не хотят служить.   -- Ничего, перемелется -- мука будет.   Все эти утешения ни на волос не обясняли дела. Оно так и оставалось загадочным. Приходилось прибегать к наемным людям, что, в сущности, было гораздо легче.   Только впоследствии Окоемов узнал, что лично против него существует целая партия. Чем были недовольны эти недовольные, он не знал, а только мог смутно догадываться. Очевидно, дело сводилось на личности, что было менее всего желательно.   Потом выяснилось, что во главе недовольных стоит студент Крестников, а около него уже группируются остальные. Это открытие еще сильнее озадачило Окоемова. Перебирая свои отношения к Крестникову, он не мог найти решительно ничего такого, что могло бы служить поводом к недоразумению. Напротив, он так ценил и уважал его, как полезнаго члена компании и серьезнаго труженика. Просто было обидно, что именно такой человек производит смуту и раскол. Дальше сделалось известным, что в Салге часто бывает Утлых -- это опять усложняло дело. Сам Крестников никому и ничего не говорил, бывая в Краеном-Кусту. Правда, он каждый раз приезжал с какими-нибудь отчетами и почти все время проводил в конторе и, кончив работу, сейчас же уезжал домой. Нужно сказать, что Салга составляла больное место в жизни компании. Хозяйство расширялось и крепло, но смысл его оставался до сих пор неясным, как экономической статьи. Два первых года дали крупный убыток, потом был урожайный год, потом вышло ни то ни се. В урожай хлеб был дешев и работа не окупалась, а в недороды хлеба было мало. В общем, все начинали приходить к тому заключению, что это хозяйство лучше всего бросить, несмотря на сделанныя крупныя затраты. Для Крестникова последнее было всего обиднее.   Во всяком случае, это дело нужно было разрешить так или иначе. Окоемов отправился в Салгу сам. Он раньше по какому-то инстинкту не ездил туда и сейчас был этим доволен. Могли подумать, что он не доверяет Крестпикову и ревизует его, а молодые люди в таких случаях почему-то обижаются. Вообще, Окоемов всеми силами старался устранить самого себя, свое личное влияние, и старался выдвинуть на первый план деятельность совета компании. Он являлся только пайщиком, не больше, и, когда компания покроет произведенныя затраты, он решил про себя выйти из нея, т.-е. на год или на два уехать опять в Москву. Его роль кончалась, и для себя лично он оставлял только излюбленное им рыбное дело.   Подезжая к Салге, Окоемов узнал на станции, что Утлых проехал туда же. Что же, тем лучше.   За пять лет хутор на Салге мало изменил свою наружность, кроме прибавленных двух-трех хозяйственных пристроек да большой дачи. Чем-то недосказанным веяло от всего, особенно по сравнению с процветавшим Красным-Кустом. Отсюда, может-быть, происходила затаенная ревность и глухое недовольство. Мало ли чего ни бывает на свете...   Крестников был дома. За пять лет он сделался неузнаваем даже по наружности. Из зеленаго, жиденькаго молодого человека сформировался плотный и коренастый мужчина с окладистой русой бородкой. Вообще, он выглядел настоящим русским молодцом.   Он встретил Окоемова довольно сдержанно и прибавил:   -- Вам, может-быть, неприятно будет встретиться с Утлых? Он здесь...   -- Отчего же... Даже наоборот, я рад его видеть. Ведь у нас с ним все счеты кончены давно...   Однако Окоемов чувствовал себя все-таки неприятно, здороваясь со старой сибирской лисой. Жена Крестникова отнеслась к гостю тоже сдержанно, очевидно, подражая мужу. На хуторе было несколько новых людей, которых Окоемов видел в первый раз: каких-то двое молодых людей, высокая девушка с сердитым лицом, бритый седой старик. Они переглянулись, услышав фамилию Окоемова. Очевидно, о нем шли здесь свои разговоры, и он являлся известной величиной. Может-быть, его даже ненавидели, не видав ни разу в глаза. Все эти мысли промелькнули в голове Окоемова, оставив неприятный осадок. Тяжело быть в доме, где на вас почему-нибудь косятся, особенно, если косятся совершенно несправедливо.   -- Мы посмотрим сначала поля...-- предложил Крестников.   -- С удовольствием,-- согласился Окоемов.-- Только я в данном случае буду простым любопытным, и даже не членом нашей компании.   -- Почему так?   -- Потому что я не имею на это полномочий, раз, а второе -- я приехал по личному делу...   Утлых тоже отправился в поле и несколько раз замечал точно про себя:   -- Ну, какая тут земля... Так, одна видимость. А вот в Барабинской степи, там так действительно... Там чернозем-то, что перина, а пшеница -- во... Сравнения никакого нет.   Это маленькое замечание для Окоемова сделало ясным все. Наступил критический момент, когда компания должна была разделиться. Это неизбежный процесс. То же самое, что происходит в зельях, когда вылетает новый рой. Вся разница заключалась только в том, что старая компания еще не устоялась вполне, и желание отделиться выросло и сформировалось под влиянием Утлых, действовавшаго из своих личных расчетов. Все это было очень печально, потому что сложное, дорогое и неопределившееся дело в Салге хотели бросить на полдороге.   Вернувшись на хутор, Окоемов без предисловий приступил к делу.   -- Мне хочется серьезно обясниться с вами, Крестников,-- заговорил он, прислушиваясь к собственному голосу.-- Я очень рад, что при нашем обяснении будут присутствовать люди совершенно посторонние... (Последнее слово Окоемов подчеркнул). Дело в том, что до меня уже давно доходили слухи о каких-то недовольных людях, и я не мог добиться, чем они недовольны. Я не обращал на эти слухи никакого внимания, пока мне прямо не указали на вас. Я не люблю никакой игры и поэтому решился обясниться с вами начистоту. Между нами не должно быть недоразумений... Еще одно слово: имеете ли вы что-нибудь лично против меня или против самого дела?   -- И против вас и против дела...-- откровенно заявил Крестников.-- Вы являетесь во главе компании, от вас все зависит, какая же это компания?   -- Вы забываете только одно, именно, что компания основана по моей личной инициативе, и что у компаньонов решительно не было никаких средств, когда дело начиналось. Очень естественно, что мне пришлось стать во главе дела.. Думаю, что это ни для кого не обидно, тем более, что я имел в виду, когда компания устоится, сделаться простым ея членом, как все другие. Одним словом, все это не страшно, и я понимаю вас...   -- Что касается компании, то вся ея деятельность сводится пока на одну наживу, Василий Тимофеич... Для этого, право, не стоило огород городить. Это самое простое купеческое дело, только под вашей фирмой...   -- Об этом я предупреждал вас при самом начале. Да, я смотрю на дело, как купец, вернее -- как промышленник. Ведь нельзя же выходить с пустыми руками. Хороших мыслей и чувств у нас, русских, достаточно, а настоящия дела делают какие-то неизвестные, без всяких мыслей и чувств. Моя цель была очень скромная: создать такое дело, которое дало бы работу, здоровую и хорошую, интеллигентным людям.   -- А потом?   -- Потом, когда будет работа и хлеб, дело уже ваше, как вы распорядитесь со своим временем и средствами. Я не хотел вперед намечать слишком широкую программу,-- ведь это так легко сделать!-- чтобы не вышло неустойки, как говорят мужики. Вы сами видите, как трудно выполнять даже маленькую, сравнительно, задачу, несмотря даже на самыя лучшия намерения.   -- И потом, самое главное и самое дорогое...-- заговорил Окоемов, прерывая паузу.-- Ведь наша сторублевая компания не разрешение какого социальнаго вопроса в широком смысле этого слова, а только маленький опыт кучки людей, пожелавших устроиться не по общему шаблону. Для меня лично самым дорогим было бы то, если бы наша компания послужила примером для образования других. Программа может быть иная, более целесообразная -- все зависит от людей, из каких сложатся эти компании. Я верю в них... да. И мне тем печальнее, что в нашей собственной компании начинается раскол. Я не скрываю ничего... И скажу больше: главный виновник этого раскола Илья Ѳедотыч. Он вам сулит золотыя горы где-то там, в Барабинской степи, а дело сводится в сущности только на то, чтобы разстроить наше дело в самый критический момент.   -- Что же я-то? Мое дело сторона...-- возражал Утлых, делая равнодушное лицо.-- А всегда скажу только, что из вашего дела ровно ничего не выйдет... да-с. Кто в лес, кто по дрова...   -- А в Барабинской степи все в лес пойдут?   -- Там другое, там особь статья...   -- А я вам скажу, что все это пустяки... т.-е. оно может быть когда-нибудь впоследствии, но не сейчас. Удивительная эта черта русскаго человека: все разрушать и везде заводить самыя безсмысленныя недоразумения. Например, что вам нужно, Илья Ѳедотыч? В вас говорит только одно личное раздражение и желание устроить мне какую-нибудь пакость. Я очень рад, что могу высказать все это вам прямо в глаза.   -- Что же я-то? Мое дело сторона...   Это обяснение стоило Окоемову жестокаго сердечнаго припадка. В такой форме у него уже давно ничего не было. Дело дошло до обморока. Когда Окоемов очнулся, он несколько времени не мог сообразить, что с ним и где он.   -- Где Настасья Яковлевна?-- тихо спросил он.   -- Она дома... Не волнуйтесь.   Над больным сидел Крестников и смотрел на него такими добрыми, хорошими глазами, в которых точно светилась детская фраза: "я, Василий Тимофеич, больше не буду"... Окоемов невольно улыбнулся и молча пожал ему руку.