Без названия

   Когда летним утрем Окоемов выходил на террасу (позднейшая приделка к главному дому) и осматривал с этой высоты владения сторублевой компании, он испытывал особенное чувство, которое можно было назвать счастьем. Он любовался мастерскими, огородами, громадным скотным двором, сыроварней, целым рядом хозяйственных пристроек -- все это было живой иллюстрацией затраченнаго интеллигентнаго труда и тех знаний, которых недоставало простому мужику, жившему с запасом тех же хозяйственных знаний, с какими он жил, вероятно, еще в XVII столетии. С каким трудом в этой области прививалась каждая новая мысль -- Окоемов видел на собственном опыте. Сколько глухого недоверия и затаеннаго недоброжелательства пришлось вынести прежде, чем цель была достигнута. Именно это последнее давало сейчас тон всей жизни новой колонии, уверенность в себе и ту полноту, которая не оставляла места страху за завтрашний день.   Первый год был сравнительно легким, потому что целиком ушел на первые шаги по постановке разных дел. А затем наступило точно раздумье. Хозяйственныя операции требовали больших затрат, а результаты получались через год и больше. Приходилось ждать, и каждая малейшая неудача здесь отзывалась на общем настроении. Окоемов хорошо запомнил это время и теперь думал о нем даже с удовольствием, как мы иногда думаем об опасностях, которых избавились более или менее счастливо. Такая неудача была, например, с постановкой сыроварни. Дело было новое и как-то сразу не ношло. Затраченныя на него деньги являлись в общей смете большим дефицитом. Целых два года тянулась эта история с сыроварней, пока все наладилось. До сих пор сыр везли на Урал и в Сибирь из Москвы, а теперь он был свои и составлял важную статью дохода. Между прочим, практика показала, что самый выгодный молочный скот -- не дорогия заграничныя коровы, а свои тощия "крестьянки" -- коровенки, обладавшия замечательной скромностью потребностей и еще более замечательной выносливостью, дешевизной, в общем давали на тридцать процентов барыша больше, чем какой-нибудь дорогой альгауский скот. То же самое повторилось с курицей: самая выгодная оказалась опять-таки курица-крестьянка, она же русская. Замечательно, что все самое скверное по наружному виду носило название: русский. Но наружность обманчива, и Окоемов убедился на опыте, что и эта русская коровенка, и русская курчонка, и русская лошаденка -- все это разрешало самую большую сельскохозяйственную задачу, именно при минимуме затраченных средств давало максимум результатов, что и требовалось доказать. Окоемов даже полюбил это слово: русский,

 которое служило гарантией успеха. Ошибки здесь могли происходить в очень небольших размерах. По вечерам, когда с поля возвращалось стадо мелких русских коров, Окоемов невольно ими любовался, как любовался каждой хохлаткой-курчонкой, представлявшей собой вполне определенную экономическую величину.   У Окоемова часто происходили серьезныя препирательства и недоразумения по этому поводу с компанейскими хозяйками, непременно желавшими развести дорогой племенной скот и выставочную дорогую птицу.   -- Ведь это невыгодно,-- доказывал Окоемов.-- И вы сами отлично это понимаете. Дорогая корова требует дорогого ухода, потом она будет хворать, потому что подвержена больше заболеваниям, наконец, в случае эпидемии, мы теряем в ней целый капитал.   Хозяйки не могли с этим не согласиться и все-таки оставались при своем. Это было какое-то непобедимое упрямство, которое злило и раздражало Окоемова.   -- Как же можно сравнить, Василий Тимофеич,-- говорила Калерия Михайловна:-- конечно, русская корова выгоднее... А все-таки, когда идет стадо, так любо посмотреть на настоящую-то большую корову. Она и идет иначе.   Это уже была область сельскохозяйственной эстетики, и Окоемоз только разводил руками.   -- Послушайте, Калерия Михайловна, ведь у нас простой скотный двор, а не картинная галлерея...   Своих хозяек Окоемов очень любил, потому что оне прекрасно поставили свое дело. Все компанейские питались сейчас своими овощами, своим молоком, маслом, яйцами, цыплятами, бараниной, телятиной и т. д. Это было громадным подспорьем. Кроме того, заготовлялась масса консервов в форме всевозможных солений, маринадов, сушений и заготовок "в прок". Варенье приготовлялось десятками пудов и уже шло на продажу. Громадный успех имела "уральская ягодная пастила". Дальше следовали домашния наливки, настойки и ликеры,-- по этой части великим специалистом оказался Сережа, изобревший новый уральский ликер из зеленых ягод черной смородины. Каждый новый человек, приезжавший в Красный-Куст, подвергался настоящей инквизиторской пытке. Сережа терпеливо выжидал конца обеда, а потом принимал торжественный вид великаго инквизитора, добывал из заветнаго шкапика бутылку своего ликера и, повертывая ее под носом гостя, торжественно говорил:   -- Вы, может-быть, думаете, батенька, что это бенедиктин или желтый шартрез? Хе-хе... Да вы посмотрите хорошенько к свету, как он переливает золотом.   Гость таращил глаза и из вежливости что-нибудь мычал. Дальше Сережа наливал драгоценную жидкость в рюмку и еще раз заставлял просматривать ее к свету, потом нюхать, еще раз смотреть к свету и потом уже пить. Угнетенный этими церемониями гость выпивал наконец знаменитый ликер и в благодарность должен был льстить самым безсовестным образом,-- Сережа смотрел на него такими глазами, что не льстить было невозможно.   -- Мне секрет этого ликера сообщил поп Аркадий,-- сообщал Сережа в заключение пытки, точно благодетельствовал гостя на всю остальную жизнь.-- Стоит он буквально грош, т.-е. сколько стоит спирт и сахар. И никакой фальсификации, батенька...   -- Да... действительно...-- изумлялся гость.-- Оно, вообще, конечно... да.   Благодаря этому ликеру Сережа окончательно примирился с "господином попом" и даже скучал, когда долго его не видел. За эти пять лет Сережа сильно пополнел и заметно начал лысеть. Он, вообще, остепенился окончательно и искренно удивлялся тому Сереже, который остался там, в Москве. В течение шести лет он только один раз сездил в Москву, выбрав самое вредное время, именно зимой, когда был разгар столичнаго зимняго сезона. По пути ему приходилось получать какое-то наследство -- это было главным предлогом для поездки. Окоемов сильно опасался за своего друга, но, против ожидания, все сошло более чем благополучно, и Сережа вернулся на Урал раньше назначеннаго срока. Он ездил вместе с княжной, и Окоемов приписал благочестие Сережи ея влиянию.   -- Нет, брат Вася, время ушло...-- обяснил Сережа с грустью.-- Везде побывал, все кабаки обездил. Пробовал даже напиваться со старыми благоприятелями -- нет, ничего не выходит. Одним словом, скучно... Кончено!.. И сюда тянет. Дела по конторе запусти только раз...   На память о Москве Сережа вывез обезьяну "уистити", но она не перенесла зимней поездки и околела дорогой. И тут не повезло...   Княжна попрежнему считала себя лишней и работала за десятерых. Она главным образом занималась медициной и ездила по деревням с разными домашними средствами. Деревенския бабы молились на "княжиху", которая пользовала их безконечныя бабьи и детския болести. А сколько было этой крестьянской бедности, сирот, престарелых, просто несчастных -- о всех нужно было позаботиться, пригреть, иногда просто утешить. Кроме того, княжна помогала Настасье Яковлевне заниматься в школе, а в последний год совершенно была поглощена маленьким Васей Окоемовым -- это был второй ребенок у Окоемовых, родившийся уже в Красном-Кусту и принадлежавший, так сказать, компании. К старшей девочке княжна относилась с какой-то странной ревностью, точно этот первый ребенок что-то отнял у нея. Зато ко второму она привязалась с перваго дня его появления на свет всей душой и, в качестве крестной матери, заявила на него свои права.   -- У вас уже есть девочка,-- обясняла она довольно строго Настасье Яковлевне.--Я уже ничего не говорю... Любуйтесь ею. А этот мой... да.   Она дошла до того, что даже не пустила раз Настасью Яковлевну в детскую. Окоемову пришлось мирить родную мать и мать крестную.   -- Она, кажется, с ума сошла...-- обижалась Настасья Яковлевна.-- Ведь ребенок мой... Конечно, княжна безумно его любит, но все-таки...   -- Выход один: выдать княжну замуж,-- пошутил Окоемов.-- Она родилась быть матерью... У них, кажется, что-то такое есть с Сережей. Впрочем, я это так...   -- Вы говорите глупости, Василий Тимофеич... Ничего нет и ничего не может быть. Княжна -- девушка серьезная...   -- Да, по почему же серьезным девушкам не выходить замуж? Ей сейчас за тридцать, Сереже за сорок -- комбинация самая подходящая. Впрочем, я это так, к слову.   Матримониальный вопрос, так сказать, висел в воздухе. Поднимала его чаще других сама княжна, конечно, не о себе, а относительно других. Для нея было высшим наслаждением устраивать крестьянския свадьбы, и княжна радовалась, как ребенок, когда ее приглашали в посажёныя матери. Эти свадьбы обходились ей дорого, но приходилось мириться с этими расходами.   -- Уже только у нас никто не женится,-- роптала иногда княжна.   -- Как никто: Крестников женился, Окоемов женился,-- спорил Сережа.-- Каких еще вам свадеб нужно?   -- Ничего вы не понимаете, Сергей Ипполитыч...   -- Ну, уж я-то не понимаю, Варвара Петровна? В чем другом, а в этом -- извините...   -- А как по-вашему, если вы понимаете все, наши хозяйки совсем не у дела?   -- Хохлушка и Калерия Михайловна?   Сереже как-то совсем не приходило даже в голову, что оне тоже женщины -- просто хохлушка и просто Калерия Михайловна. Очень хорошия женщины, и только.   -- Чего оне горюшами живут... Женщины еще не старыя и могли бы иметь семьи. Я часто о них думаю. Вот, например, наш фельдшер... Человек он совсем одинокий, степенный -- какого же еще жениха нужно?   -- В самом деле, Варвара Петровна, это идея... Какую бы мы свадьбу справили!.. Конечно, женить фельдшера на хохлушке...   -- Ну, уж извините... Никогда! Ему самая подходящая пара -- Калерия Михайловна.   Этот вопрос вызвал даже ссору, пока княжна не обяснила, в нем дело.   -- Фельдшер человек тихий, спокойный, и Калерия Михайловна тоже, ну, им и век вековать. Как на заказ выйдет парочка...   -- Да, пожалуй... А как же тогда с хохлушкой быть?   -- А уже Потемкин есть... Ему такую и нужно жену, чтобы была строгая и держала его в руках. Хохлушки умеют это делать...   -- Позвольте, да ведь Потемкин того... У него в башке заяц.   -- Пустяки!.. Женится, вот вам и зайца никакого не будет. Оттого и заяц, что уже один...   Сережа то соглашался на эту комбинацию, то начинал спорить, что нужно сделать "совершенно наоборот". Княжна горячилась, спорила и сердилась в свою очередь.