Без названия

"Почетный гость"... Эти слова разозлили меня, и уже в апреле в соревнованиях на приз "Комсомольской правды" я выиграл весь вольный стиль да еще с двумя рекордами Европы. Не стоило тогда давать волю чувствам, это я уяснил позже, в Мехико, когда меня, как ни просился, как ни отговаривался, что не потяну эстафету, что должен плыть только двести метров, - старший уговорил-таки. Эстафета меня доконала, и в финале я был последним...

Впрочем, тогда утром, разминаясь в тренировочном, тесном и маленьком, бассейне в олимпийской деревне, я еще не знал, что ждет меня вечером. Я просто озверел, когда кто-то торпедой врезался в меня, и едва не бросился в драку.

- Вы мне мешаете, - спокойно отозвался на мою тираду незнакомый спортсмен с щегольскими черными усиками. - У меня вечером - финал.

- Смею вас заверить, сэр, - едва переводя дух от негодования, процедил я, - у меня тоже - финал.

- О, рад с вами познакомиться! Джонни Крэнстон. Австралия. - Губы парня расползлись в приветливой улыбке.

- Романько Олег, СССР, - сказал я, чувствуя, как укладывается спать моя злость.

- Желаю вам успеха, Олег!

- Ни пуха ни пера, Джон!

Он с недоумением посмотрел на меня, видно, мой перевод русской пословицы на английский показался ему какой-то абракадаброй, но переспрашивать не стал.

Крэнстон первым (и, кажется, последним, кто сделал это в тот вечер) подошел ко мне, когда, раздавленный неудачей, я сидел на полу в душевой, вода хлестала по голове, потоки ее смывали мои слезы.

- Хелло, Олег!

Я поднял глаза и как сквозь туман увидел Крэнстона.

- Вы плыли о'кей! Загляденье. Потом, на последнем четвертаке, вас словно схватили за ноги. Спазм?

В голосе его я не уловил того отвратительного дешевенького сочувствия, которое так раздражает, и устало ответил:

- Нет, просто не хватило сил.

- А меня подвел Медисон, мой тренер. Я слишком верил ему. Теперь конец, уеду в Штаты. Я должен сделать спортивную карьеру.

- Сколько тебе?

- Послезавтра - восемнадцать.

- Еще можно успеть, Джон...

Он действительно уехал в Штаты.

- ...Я не говорил тебе, Олег, - открыв глаза, сказал Крэнстон, - что в Мельбурне мы купили двухэтажный домик в бывшей олимпийской деревне? Тот самый домик, где жили советские футболисты. И страшно этим гордился и приводил товарищей посмотреть... Но я выбрал плавание. В Австралии мальчишки становятся или бегунами, или пловцами...

- Я сойду после этих Игр. Сыт по горло и тренировками, и тренерами... - Крэнстон замолчал, провожая взглядом белые пушистые облачка.

Три дня промелькнули незаметно. Мы плавали на яхте, я учил Джона азам парусной техники, и нас едва не положило парусами на воду, когда налетел шквал и на корме зацепился шкот.

Мы находились милях в трех от берега, и перспектива очутиться в довольно холодной воде вряд ли могла обрадовать. Собственно, испугался я не за себя - за Крэнстона, для него эта купель могла обернуться бедой.

Словом, я ринулся с носа, где возился со стакселем, через всю яхту, зацепился за шканцы ногой и с размаху, ссадив кожу на руке и правом боку, рухнул на пайолы, мгновенно - откуда только прыть взялась! - вскочил, цепляясь за нависший над головой румпель, броском дотянулся до кормы и освободил шкот. И как раз вовремя, потому что гик уже вычерчивал белый пенный бурун.

Яхту резко "поставило на ноги", опасность миновала.

- Никогда б не поверил, что это так волнует! - смеясь, сияя глазами, крикнул Крэнстон. - Яхта превратилась в непокорного скакуна! Здорово!

Если б мы легли парусами на воду, - поумерил я восторг Джона, пришлось бы плыть за моторкой. Водичка же - сам знаешь...

- Я и не подумал об этом, - сник Джон, и лицо его снова стало отчужденным, как тогда, в первый день, когда он читал записку Джейн. Было бы чертовски глупо, если б я простудился... Нет, нет, это исключено, - закончил он после короткой паузы, обращаясь скорее к собственным мыслям, чем ко мне.

- Ничто не должно помешать тебе, Джон...

Я заметил: всякий раз, когда мы приближались к берегу, Джон с трепетным ожиданием вглядывался в него, точно надеялся увидеть там кого-то; и каждый раз, обнаружив, что его "меркурий" застыл в одиночестве и домик по-прежнему пуст, хмурился и замолкал.

Я не сомневался: Джон еще ждал...

Джейн так и не приехала.

В последний вечер мы набили камин поленьями; огонь разгорался медленно, нехотя, сырые обрубки осины шипели, выпускали пар, и лишь когда со стороны океана, с востока, откуда по вечерам наползали темно-лиловые тучи, задул ветер, - камин ожил.

Мы подтянули поближе к огню низкий столик, уставили его жестянками с пивом и кока-колой и разложили остатки провизии - португальские консервированные устрицы и паштет из мексиканских крабов, венгерскую салями, жареную утку, французский камамбер, швейцарский сыр и еще многое другое, купленное Джоном в магазине в олимпийской деревне. Я пил пиво. Джон налил бокал сухого вина и, разбавляя его кока-колой, неторопливо потягивал, смакуя каждый глоток.