Без памяти

– Это всего лишь записка, – убаюкивает он меня, и мне становится менее тревожно.

Я пытаюсь заглянуть незнакомцу под козырек, но он умело прячет лицо. Мужчина демонстративно возвращает сыр на полку, разворачивается и уходит прочь.

Меня охватывает небывалая дрожь сомнений и переживаний. Вдруг Ларри это видел? Но какая-то часть меня прекрасно понимает, что если бы это была ловушка или проверка Джека, то, скорее всего, Ларри бы задергался. Он бы следил за моей реакцией, нервничал и вел себя странно. Однако этот амбал совершенно не проявляет беспокойства по поводу меня, потому что чрезмерно увлечен разговором по телефону.

Снова смотрю на записку, которая выглядывает из-под куска сыра, и дрожащей рукой беру ее. Стараюсь как можно незаметнее переложить записку в другую руку, а потом быстро сую ее в карман. Сыр же я отношу в тележку, делая вид – по крайней мере, стараясь делать вид, – что все нормально. Сердце бьется в груди и вот-вот пробьет ребра. Ладони вспотели, капли пота выступили на лбу. Я разворачиваюсь и следую дальше, сама не зная, что ищу. В голове сумбурный полет мыслей, сопровождаемый легким головокружением от адреналина, нахлынувшего, как внезапный дождь, на раскаленный асфальт. Любопытство сжирает изнутри, умоляя развернуть записку, но я уговариваю себя, что это сейчас может быть опасно.

Следующие полчаса я слоняюсь вдоль прилавков совершенно без возможности сосредоточиться. В голову то и дело лезут сомнительные мысли о правильности поступка. Я размышляю о том, что же может быть в записке и что хотел Майкл мне передать. Тревожность не дает вдохнуть, я ощущаю невидимый ошейник на своей шее, который перекрывает кислород.

– Долго еще ты будешь ходить? – спрашивает Ларри, скучающе глядя на меня, оперевшись подбородком на руку, а локтем – на ручку тележки.

– Я еще хочу взять сок, – отвечаю ему с улыбкой, словно меня ничто не тревожит.

Амбал хмурится, сузив и без того свинячьи глаза, и косо кидает на меня взгляд. Ему ничего не остается, как нянчиться со мной, и, кажется, мне это на руку. Нарочно медленно прогуливаюсь вдоль огромных стеллажей с различными видами соков и вод, лениво проводя глазами по полкам.

Мой некогда привычный дом оказался клеткой, в которой я лишь племенная птица. Как и все живые существа, я рвусь на волю, дабы вздохнуть полной грудью и ощутить столь сладостный вкус свободы.

* * *

Обратно мы едем молча. Как только Ларри закинул последнюю сумку с продуктами и хлопнул дверцей багажника, мы больше не обменивались словами. Амбал даже не смотрит на меня в зеркало заднего вида. По крайней мере, когда я обращаю на него внимание, его глаза направлены на дорогу. Тем лучше для меня. Меньше вопросов – ярче вкус долгожданной свободы.

Как только мы возвращаемся, я выхожу из машины и следую вместе с Ларри в дом. Амбал молча ставит пакеты в кухне, а после открывает холодильник и достает оттуда бутылку воды. Я не говорю ему ни слова, лишь молча разбираю покупки, пока он бессовестно ведет себя, возомнив себя здесь хозяином. Впрочем, мои мысли в мгновение ока вновь занимает загадочная записка, которую мне не терпится развернуть. Но пока нужно вести себя как обычно: отчуждено, потерянно, безразлично ко всему. Ларри, как свинья, чуть не хрюкает, едва оторвав от губ горлышко бутылки. Он шумно вдыхает, закрывает бутылку с остатками воды и оставляет ее на столешнице. Где-то в глубине души я возмущена таким свинством, однако в данной ситуации лучшее оружие – это безразличие. Поэтому, стиснув зубы от хамства и разгильдяйства этого амбала, я продолжаю разбирать пакеты.

Ларри покидает кухню раньше, чем я управляюсь с пакетами, выходит на улицу и закрывает за собой входную дверь. Я мельком наблюдаю в окно, как он закуривает сигарету и разговаривает по телефону, смотря по сторонам.